- Это я! - еще смелее воскликнул человек. - Я, господин гауптман! Я, ефрейтор Криволапов.
- Криволапоф? Панцершютце Криволапоф?- Франц удивленно провел дрожащей рукой по лицу солдата. Заросшие впалые щеки, небольшой нос, глаза, горящие, словно угли, несмотря на темень, улыбка до ушей, - все это сразу напомнило русского чубастого танкиста.- Кривроапоф, рад, что ты сейчас со мной.
- Да это я, господин гауптман!
Франц вновь сделал попытку приподняться.
- Вы лежите, лежите, не вставайте, - запротестовал охрипшим голосом ефрейтор. У вас жар. Вы горите!
- Мне холодно, Криволапоф, а ноги горят.
- У вас высокая температура. Вас лихорадит. Одну минуту. У меня есть лекарства. Я запасливый.
Криволапов суетливо, вечно в ссадинах пальцами, достал с внутреннего кармана брюк маленькую металлическую коробочку и, вынув из нее наугад две обезболивающих таблетки, вложил их в рот Ольбрихту. - Скоро вам будет лучше. Вот запейте.
Солдатская алюминиевая фляжка прикоснулась к запекшимся воспаленным губам немецкого офицера. Стуча зубами о металл, тот сделал несколько жадных, вожделенных глотков холодной, пахнущей тиной жидкости.
- Спасибо, гефрайтер,- отдышавшись, произнес Франц. - Я никогда не пил такой вкусной воды. Откуда она?
Криволапов улыбался от счастья. Он угодил командиру. Ему была приятна его похвала. - Эту воду я успел набрать из колодца там, в поселке у дома с липами, куда вы заходили. Я ее для вас берег. Вот и пригодилась. Я рад, что она вам понравилась. Скоро температура у вас спадет.
- Спасибо, - еще раз с глубоким вздохом поблагодарил Франц своего подчиненного и прикрыл глаза….
'Солдат прав, у меня действительно высокая температура. Лицо горит, а всего знобит. И жжет сильно в правой ноге. Видимо касательное ранение. От того и температура. Сколько же часов я был в беспамятстве? Где я нахожусь? Как я попал в эту яму? Это, кажется воронка от снаряда. Но что-то я должен знать и помнить?'. Его мысли медленно стали приводится в порядок. Вдруг он явственно увидел меркнущие глаза Веры. Ее бледно- серое лицо, окровавленные губы и еле слышимые слова: 'Златовласка твоя дочь, Францик!'. И тут же появились жесткие, глаза брата Веры. Они безбоязненно и зло смотрели в отверстие направленного на них пистолета… 'Я же хотел застрелить этого негодяя! Но, что-то мне помешало… Да мне помешала девочка. Маленькая, беззащитная девочка, как оказалась моя дочь, крепко прижималась к груди Михаила и дрожала от страха. И здесь вспышка, обвальный разрыв… и все…'.
Франц застонал от моментально накатившей, нестерпимой боли в сердце, душевной боли по Верошке и Златовласке. Его стон был похож на вой раненного зверя. Нахлынувшие воспоминания о последних мгновениях жизни Веры, острыми когтями разрывали грудь. Ему трудно было дышать. Он чувствовал свою виновность в случившемся, но помочь ей уже ничем не мог. Пальцы его рук в этот момент яростно загребали прохладную, рыхлую землю, оставляя глубокие борозды. Он вновь пытался подняться.