— Спасибо, госпожа Видау, — ответила девушка. — Я даже почти не волновалась. Скорее, мне было интересно, каково это — находиться по ту сторону камеры. Хотя я до последнего надеялась, что ядро окрасится в белый. Как вчера помню ледяной металл фиксаторов у себя на запястьях и то ощущение торжества справедливости, когда видишь, как это неестественно черное ядро вдруг становится совершенно белым.
Палата никогда не одобряла общения высоких судей за рамками Квадрата, хотя прямого запрета в законе и не содержалось. Всем было понятно, что высокие судьи так или иначе общаются не только по поводу рассмотрения апелляций, но Палата исходила из того, что ограничение общения будет способствовать полной независимости судей, отсутствию общих знакомых и минимизации риска возникновения случая, когда к осужденному может быть проявлен небеспристрастный подход со стороны этих вершителей судеб. Конечно, высокие судьи пользовались таким авторитетом, что даже члены Палаты едва ли решились бы выступить с открытой критикой, но поскольку судьям была хорошо известна позиция Палаты насчет их взаимного общения, они не стали злоупотреблять своим статусом и, спешно попрощавшись, разошлись по домам. Строго говоря, домой пошел один лишь Перре, ибо никто из остальных четырех судей не жил в Париже: профессору Мартинезу надо было скорее возвращаться обратно в Кентукки к студентам, Тарье Экман — к семье и работе в Финляндию, Икуми Мурао — в Японию к своим любимым чертежам, а Валерии Видау на этот раз предстоял трехчасовой перелет в Сидней, чтобы завтра сделать сюрприз Лее.
В Сан-Паулу была сильнейшая гроза. Лукас с Сабриной договорились встретиться и погулять — Лукас должен был зайти за ней, но Сабрина, глядя на танцующие за стеклом световые разряды, уже не ждала его. Каково же было ее удивление (или, пожалуй, тихая радость), когда мама крикнула ей снизу: «Дочка, Лукас пришел».
Сабрина бегом спустилась вниз по лестнице, но на последних ступеньках замедлила шаг, чтобы Лукас не заметил, как она несется к нему вприпрыжку. Он стоял в прихожей, промокший до нитки. Мама говорила ему:
— Снимай, кому говорят! Простынешь еще, чего доброго!
— Да ну что вы! Неудобно как-то, — отвечал ей Лукас.
— Я кому говорю — снимай! Иди в ванную и снимай! Все снимай: штаны, рубашку, носки. Я тебе отцовский халат дам!
— Нет-нет, что вы! Я пойду домой и там переоденусь.
— Какое еще «домой»! На улицу выходить?! Ты же только что оттуда! Тебя ж там смоет, как какашку в унитаз!
— Мам! — удивленно бросила ей Сабрина и незаметно для Лукаса выпучила на мать глаза, давая понять, что такие фразы не стоит использовать в присутствии молодого человека.