Мисс Скордато по-прежнему хмурилась, глядя в ее резюме.
— Здесь написано, что вы печатаете со скоростью шестьдесят слов в минуту. Вы действительно подтверждаете это?
Крупная женщина за сорок, со светлыми, словно высеченными из камня, волосами, она чем-то неуловимо напоминала Лайле ее учительницу в шестом классе, миссис Лентини, которая практиковала особую форму садизма: она заставляла провинившегося писать, в чем состоит его прегрешение перед другими учениками, на доске пятьдесят раз. Лайла рассматривала брошь, размером с дверной молоток, пришпиленную к лацкану ярко-зеленого с желтизной пиджака директора агентства по трудоустройству, которая дополнялась — аксессуары! больше аксессуаров! — подделкой под шарф от Гермес[34], намотанным на шею. Похоже, мисс Скордато уже не терпелось покончить со всеми этими шарадами и заняться настоящим делом.
Лайла почувствовала, что краснеет.
— Это указано очень приблизительно. На самом деле я никогда время не засекала.
Мисс Скордато с сомнением взглянула на нее поверх своих очков для чтения.
— А опыт в бухгалтерском учете? Ведение двойной бухгалтерии и тому подобное?
— Хм… фактически нет. — Если не считать ведения баланса собственной чековой книжки.
Женщина продолжала с мрачным видом изучать ее резюме, а затем нашла что-то, что неожиданно заставило ее просветлеть.
— Ага, я вижу, что вы работали на Линкольновский центр исполнительских видов искусства.
— Ну, строго говоря, не на Линкольновский центр, — осторожно поправила ее Лайла. — Я возглавляла комитет, который занимался сбором средств на джазовый фестиваль. Это было в прошлом году, и нам тогда удалось собрать более трехсот тысяч…
— Значит, это была безвозмездная добровольная работа? — Искорка в глазах мисс Скордато погасла.
Лайла ощутила уже знакомую липкость под мышками. Она думала, что после того как ей довелось потерпеть полную неудачу в целом ряде фирм и компаний, в агентстве по трудоустройству будет проще, но, видимо, ошибалась.
Как это происходило с ней и в отношении массы других вещей.
— Да, но видите ли… — Она пыталась говорить с оптимизмом в голосе (отношение — это все), намертво приклеив улыбку к своему лицу. — У меня никогда по-настоящему не было необходимости… то есть мой муж… в общем, я сейчас осталась совсем одна. Только я и мой сын. Поэтому я, прекрасно понимая, что начинаю поздно, готова много и тяжело работать. И потом, я хочу учиться.
Она могла бы рассмеяться над иронией ситуации, если бы не было так больно: ей казалось, что, когда Гордона приговорили к заключению в тюрьме, они уже упали на дно пропасти. Но теперь то суровое испытание виделось уже как относительно безмятежный период в сравнении с адом, через который ей пришлось пройти в первые недели после смерти Гордона. По крайней мере, тогда ее успокаивала мысль, что через определенное время муж снова вернется к ней. Кроме того, существовал спасательный круг в виде его индивидуального пенсионного счета. Во всяком случае, она так думала, пока, просматривая документы мужа, с ужасом не выяснила, что деньги с этого счета были сняты: несомненно, Гордон сделал это в последней отчаянной попытке скостить срок своего заключения. Но какая теперь разница, как именно были потрачены средства, на которые она рассчитывала? Их больше нет. Нет того зонтика, который в пасмурный день мог защитить их от дождя, превратившегося в настоящий ливень. Ей пришлось отказаться от аренды дома в Хоупвил, а вопрос о том, сможет ли она заплатить за следующий срок учебы сына, больше не стоял: уже в конце этого семестра Нилу придется бросить колледж. Правда, частично это был и его выбор — она подталкивала сына к тому, чтобы он написал просьбу о предоставлении ему кредита на учебу, но вместо этого он решил искать работу, чтобы делать свой вклад в семейный бюджет. Впрочем, легче от этого не стало. А в некотором смысле ситуация даже ухудшилась. Теперь она будет испытывать чувство вины еще и оттого, что зависит от него финансово, тогда как нормально должно было быть наоборот: это она должна была бы заботиться о сыне.