«Но я умею с ними ладить», и внезапно почувствовал странный холодок в спине, он пробежал по его нервам и заставил его вздрогнуть. Агамемнон стремительно обернулся, но увидел только пустынный пляж.
Он еще раз оглядел берег и снова убедился, что на берегу никого нет, тогда он поднял глаза и увидел, что над горами поднимается что-то похожее на облачко дыма. Дымок трижды возник и трижды растаял в воздухе.
«Они снова сигналят, — подумал он. — Но они каждый день подают эти знаки. Чего я сегодня так испугался?»
Неприятный холодок пронзил его. Агамемнон выбежал из воды, потряс головой, запрыгал на одной ноге, замахал руками, чтобы согреться.
— По-моему, этот тип подает кому-то сигналы, — сказал унтер-офицер В.
— Так точно, господин унтер-офицер, — подтвердил обер-ефрейтор Б.
«Он просто хочет согреться», — подумал радист А.
— Во всяком случае, этому парню нечего тут околачиваться, — сказал фельдфебель Г. — Всем грекам запрещено появляться на берегу, в том числе и вспомогательному персоналу станции.
— Господин фельдфебель, надо попросту пристрелить эту свинью! — предложил обер-ефрейтор Б.
«Попросту пристрелить нашего повара? — подумал радист. — Нет, так не годится!»
— Во всяком случае, я обязан доложить об этом господину обер-лейтенанту Гольцу, — сказал фельдфебель.
— Господин фельдфебель, нормальный человек не станет так прыгать, он чего-то этим добивается! — настаивал унтер-офицер.
Фельдфебель долго ничего не говорил. Вдруг его глаза заблестели.
— Господа, у меня есть идея! — сказал он.
Остальные посмотрели на него с надеждой. Фельдфебель изложил свой план. Не исключено, что повар и в самом деле связан с партизанами; вместе с тем трудно представить себе, что он действительно такой бандит. С одной стороны, они имеют безусловное право попросту пристрелить повара здесь, в запретной зоне; с другой стороны, не следует упускать из виду, что он, может быть, и невиновен. А посему он предлагает устроить над ним суд божий по древнему обычаю. Они должны выйти из укрытия и быстро пойти к повару. Если тот, как полагается, останется на месте, его можно помиловать, даже не докладывая начальству; если же кинется бежать — пристрелить, как беглеца, подозреваемого в связи с партизанами.
Этот план, закончил фельдфебель, сочетает в себе все: долг, право и великодушие.
Радист и обер-ефрейтор закивали, выражая свое согласие, но унтер-офицер стал возражать. Ни обоих нижних чинов, ни фельдфебеля не удивило, что какой-то унтер-офицер осмеливается спорить с фельдфебелем, потому что этот унтер-офицер был писарем ротной канцелярии. Унтер-офицеров из канцелярии в такие дозоры обычно не посылали, но обер-лейтенант Гольц полагал, что и писарю иногда полезно побывать в боевой обстановке, — вот и пришлось унтер-офицеру В. отправиться с остальными. Впрочем, он быстро примирился с этим заданием; ему давно хотелось принять участие в каком-нибудь интересном деле. Вот потому-то он и сказал фельдфебелю, что, проторчав тут трое суток — ив жару и в холод, — они имеют право на вознаграждение, а для этого нужно дело, при котором прольется хоть немного крови. Унтер-офицер сказал, что они уже третий год подыхают от скуки на этом проклятом узле связи, где никогда ничего не происходит, где баб и то нету. Должно же в конце концов что-нибудь случиться, чтобы они окончательно не закисли. План господина фельдфебеля, заявил унтер-офицер, хоть и превосходен в частностях, однако составлен так, что при всех обстоятельствах исключает огонь. Какой же это божий суд? Разумеется, повар не шелохнется, пока ему этого не разрешат. Условие суда следует решительно изменить: пусть господин фельдфебель прикажет повару отправляться на узел связи, но скажет это так тихо, чтобы тот не мог услышать. Если повар останется на месте, нужно открыть по нему огонь за неповиновение приказу, если он побежит, значит на самом деле произошло чудо и его можно отпустить с миром.