— Это еще что за выдумки?! — сказал фельдфебель. — А если он побежит к партизанам?
— Пристрелить безо всяких! — ответил унтер-офицер.
— А если он попробует просто убежать от нас?
— Пристрелить!
— Получается, что мы пристрелим его в любом случае! — заметил фельдфебель. — Нет, это не годится, это не корректно!
— Надо, чтобы все по справедливости, — сказал обер-ефрейтор, — это ясно.
— Не исключено, что он побежит в нашу сторону, — проговорил унтер-офицер.
— А это будет означать нападение, это ясно, — подхватил обер-ефрейтор, — тогда стрелять без рассуждений.
Радист, ободренный дружеской дискуссией начальства, тоже решился вставить слово:
— Но если мы его ухлопаем, кто будет нам готовить?
— Такую жратву всякий состряпает, — перебил его унтер-офицер, — нам давно нужен хороший повар.
— Что верно, то верно, — подтвердил фельдфебель. Но тут же спохватился, не уронил ли он этим свой авторитет; пристегнул футляр бинокля к портупее и сказал шепотом: — Слишком много себе позволяете! Отставить разговорчики! — Он бросил строгий взгляд на унтер-офицера, а потом сказал, что ситуация предельно ясна. Сейчас они выйдут из укрытия и пойдут вперед. Если этот парень не тронется с места или, черт его побери, пойдет по направлению к узлу связи, его придется пощадить, но если он вздумает бежать или кинется в направлении дозора-дело ясное: попытка к бегству или нападение, огонь будет открыт немедленно.
Унтер-офицер что-то проворчал, но фельдфебель резким взмахом руки оборвал обсуждение и выпрямился.
— Он снова повернулся сюда! Встать! Стрелковой цепью, вперед марш!
Агамемнон снова ощутил нервный толчок. Ему показалось, что чьи-то взгляды сверлят ему затылок, он оступился, ноги его завязли в песке, и он упал.
Падая, он увидел, как из укрытия выходят четверо, и быстро вскочил на ноги.
«Так и есть, — подумал он. — Теперь попался».
Он часто думал, что произойдет с ним, если он когда-нибудь попадется, и он решил, что в таком случае он будет спокойно стоять на месте и ждать, как поступят немцы. Он полагал, что немцы могут поступить с ним по-разному. Они могут прогнать его, они могут обругать и потом прогнать, избить и потом прогнать, но они могут просто хлопнуть его по плечу и сказать: «Пойдем, Агамемнон, старая ты свинья, в кабак, пропустим по рюмочке».
А больше он ничего не мог придумать, сколько бы он ни прикидывал, что с ним произойдет, если он попадется. И вот он попался. Он стоял не шевелясь. «Выругают, — подумал он, но тут же быстро поправился: — Изобьют». Но когда он увидел, как грозно, уперев винтовки прикладами в бедра и сжимая в руках рукоятки автоматов, движутся на него солдаты — пальцы на спусковых крючках, ни шуток, ни ругани, — ему стало страшно; его прежние мысли и предположения разлетелись, так облетают листья с дерева, когда на него обрушивается осенняя буря.