Лев Николаевич назвал высокую особу, к которой он адресовался по этому делу за защитой для молокан, и, видимо, волновался, рассказывая о перипетиях своего ходатайства, которое, вероятно, найдет когда-нибудь свое место в истории нашего сектантства.
Я сообщил графу, что видел его письмо перепечатанным в киевских газетах…
Это, по-видимому, искренне порадовало графа. Мы подошли между тем ко входу в обиталище маститого писателя…
Именно обиталище, никак иначе не могу я назвать, никакого более подходящего определения не могу я подобрать тому помещению, в которое входил, пробираясь вслед за хозяином по узенькой дощечке, перекинутой через лужу возле здания людской кухни, к грязному черному крылечку!..
Охапка березовых суков, которыми граф топит свою печку, валялась у стенки темной передней – коридорчика!..
В какой-то не то кладовке, не то заброшенной комнатке с открытою дверью, сейчас налево от входа, виднелся велосипед Льва Николаевича.
Мы сделали еще два-три шага вперед и – вошли в полупустую, невзрачную каморку с двумя-тремя колченогими стульями, с простым некрашеным столом и вытертым и выцветшим от времени…
За другим столом такого же сорта, поставленным у одного из двух маленьких окон, работал над бумагами какой-то юноша, вставший с места при нашем приходе, юноша ужасно робкого и простоватого вида, в старом сюртуке с лоснящимися локтями и не в меру короткими рукавами.
Граф снял галоши, снял свою шапку, сам повесил на крюк прибитой к стене грошовой железной вешалки свое пальто-армяк, предоставив мне сделать то же самое, и – передо мной в натуральную величину предстал Лев Толстой в том виде, как его изображают на всех портретах последнего времени!.. В верхнем пальто-армяке или пальто-халате своем граф Толстой выглядит несомненным барином: в том костюме, в котором он оказался теперь, – вырос всем знакомый облик барина «опростившегося». Темно-синяя пестрядная блуза или чуйка, подпоясанная черным ремнем, пресловутые «говяжьи» сапоги, о которых мне говорили толстовцы в деревне, – все было налицо!.. Редкие – не белые как лунь и не седые, а какого-то серого цвета – волосы на голове лежали сбившимися космами; борода, длинная и жидкая, висела такими же отдельными прядями…
Широкий, как будто приплюснутый нос и не скажу, чтобы добрые, напротив – насквозь пронизывающие из-под нависших бровей, проницательные глаза – таков был портрет Льва Николаевича теперь!..
Его проповедь всяческого добра, его несомненные добрые дела, та репутация добрейшей души человека, которая безраздельно и безапелляционно царит среди всех близко знающих его и близко стоящих к нему, – как-то совсем не угадываются и не чувствуются в этих пронизывающих глазах – зеркале души, – скорее злых, чем добрых, скорее холодным острием пронизывающих собеседника, чем согревающих его каким бы то ни было теплым лучом!..