— Поберегу, не волнуйся. Отец как?
— Да что отец? — досадливо ответила Нина. — Как обычно. Надоел он мне, Валь, хуже горькой редьки. Выгнала бы, да куда выгонишь? Сдохнет ведь на улице, пьянь подзаборная. Жаль.
Нина бранилась на мужа всю жизнь и всю жизнь жалела его. Когда с ним что-нибудь случалось по пьяному делу, первая бежала на подмогу, тратила на лекарства последние семейные деньги, обивала пороги месткома с просьбами, чтобы мужа не увольняли.
Валя раньше осуждала ее за мягкотелость. А теперь внезапно почувствовала, что понимает. Сама-то она такая же безвольная тряпка: любит Тенгиза, прощает его предательство, согласна быть ему вечной любовницей, а не женой. Что поделать, женщины в России — существа мягкие, разжалобить их проще пареной репы.
— Мам, — позвала Валя.
— Что?
— Ты, чем отца, лучше себя пожалей. И Танюхе привет передавай. Я, может, выберусь к вам на Восьмое марта. Пару деньков отгулов возьму и приеду.
— Давай, приезжай, — согласилась Нина. — Как там тетка? Не обижает?
— Нет, все хоккей.
— Ну, целую. — Трубка коротко загудела.
Валя в задумчивости вернулась на диван. От разговора с матерью ей не стало легче, наоборот, она вся была во власти сомнений. Может, все-таки лучше не рожать? Сделать операцию, рискнуть, авось пронесет и ничего не случится? Или не рисковать?
Пока Валя терзалась и мучилась, вернулась Евгения Гавриловна. Сняла в прихожей шубу и сапоги, заглянула в комнату.
— Ты дома? С чего это?
Удивляться действительно было чему: все свободное время Валя всецело посвящала Тенгизу и к тетке в квартиру возвращалась лишь поздним вечером.
— Не заболела ли часом? — Евгения Гавриловна смотрела на Валю с подозрением.
— Нет, здорова. Просто устала. — Валя поудобней оперлась о спинку дивана.
— Устала — отдохни по-человечески. Ляг, поспи. Глаза-то у тебя, верно, какие-то опухшие. — Тетка подсунула Вале мягкую диванную думку. — Я и то думаю, — продолжала она своим обычным, ворчливым тоном, — сколько ж можно себя мытарить? Ведь почитай, сутками на ногах. Вот и свалилась.
— Да не свалилась я вовсе, — с внезапно нахлынувшим раздражением огрызнулась Валя, — просто присела на минутку, а вы уж и рады со свету сжить.
Тетка, не ожидавшая такой откровенной агрессии, лишь плечами пожала:
— Кто тебя откуда сживает? Наоборот, говорю, ложись. Чаю тебе подогреть?
— Не надо, — буркнула сквозь зубы Валя.
— Ну, как хочешь. — Евгения Гавриловна удалилась в кухню и загремела там посудой.
Валя сидела, съежившись, обхватив себя за плечи, и глотала слезы. Вот влипла так влипла. Еще и тетка эта лезет в душу со своими расспросами. Заботу, видишь ли, решила проявить! Посмотреть на нее, когда она узнает правду! Небось, орать станет, как резаная. Точно, станет.