Валя попыталась успокоить себя тем, что, по крайней мере, еще пару месяцев можно будет как-то скрывать свое положение. За это время она что-нибудь придумает. Улестит Евгению Гавриловну, станет делать ей подарки, прекратит грубить.
В клетке завозился Петруша, перепрыгнул с жердочки на жердочку и заявил своим немного придушенным, хриплым тенорком:
— Добр-рое утр-ро!
— Не попал ты, Петр, — сквозь слезы улыбнулась Валя, — не утро сейчас, вечер.
— Утр-ро! — упрямо возразил попугай.
— Ты мне еще поспорь, — Валя показала ему кулак. — Вот как не дам больше ничего вкусненького, тогда узнаешь.
Евгения Гавриловна была твердо убеждена, что птицам нельзя есть ничего, кроме корма и семечек, поэтому крайне редко баловала своего питомца. Валя же, напротив, тайком от тетки подсовывала смышленому попугаю то кусочек халвы, то колбаски из магазина, а то и фруктовой пастилы, которую тот особенно уважал.
Петруша склонил головку набок и тревожно выкатил глаза — казалось, он отлично понял Валину угрозу оставить его без десерта.
— То-то, — удовлетворенно проговорила Валя и осторожно вытянулась на диване, пристроив под голову теткину думку.
Отступать было некуда. Валя продолжала ходить на работу и молчала в тряпочку, только исправно покупала себе соки и творог — мать всегда говорила, что женщине в положении необходим кальций.
Между тем фигура ее начала неудержимо меняться. Постепенно расплывалась, исчезала талия, грудь, и так не маленькая, увеличилась почти вдвое, так, что лямки бюстгальтера больно впивались в плечи.
Валя купила на рынке новое белье, несколько пар колготок с широкой и мягкой резинкой и свободный свитер. На работе форменный фартук хорошо маскировал ее раздавшиеся формы, а дома, при тетке, она старалась не раздеваться.
Тенгиз тоже ничего не замечал, с восторгом гладил и тискал Валину грудь и все приговаривал: «Королева, моя королева!» Ей даже смешно порой становилось — до чего эти мужчины наивны и ненаблюдательны, сущие дети.
Первой почуяла неладное Верка. Как-то во время работы она долго и пристально глядела, как Валя управляется с машинкой. Так пристально, что той сделалось неловко.
— Ты чего? — спросила она Верку, вытирая салфеткой перепачканные колбасным салом руки.
— Ничего, — ответила та, не отрывая взгляда от Валиного живота, скрытого голубеньким фартуком, — смотрю, что-то ты поправилась. Видать, Тенгизик хорошо кормит.
— Не жалуюсь, — сухо проговорила Валя и отошла к прилавку, за которым ждала покупательница.
Когда она вернулась, Верка тихо и с укоризной произнесла:
— Ты мне голову-то не морочь, врушка несчастная. Сознавайся честно, залетела?