Лицо у него было широкое и несколько жестковатое. Борода начала седеть, а глаза из-под кустистых бровей глядели пронзительно.
Он молчал и ждал, что скажет мама.
– Ну… понимаете… – сказала она. – Если у моего отца или у ее отца на работе узнают, будут большие неприятности. У нас в Москве это… не поощряется.
– У вас отец член партии? – быстро спросил он.
Она кивнула.
– А звать вас как, простите?
– Елена Васильевна, – еще больше покраснела она.
– А дочь ваша, значит, Елена Васильевна, в Бога уверовала?
– И она, и подруга ее.
Он опять помолчал.
Потом что-то прошептал себе под нос, перекрестился и сказал:
– Знаете что я вам скажу? Отказывать вам с моей стороны было бы, конечно, немилосердно. Да и я же вижу, что женщина вы умная, благородная. Приехали вы издалека, из хороших побуждений, и все такое. Но понимаете ли, какое дело… Если даже я войду… так сказать, в ваше положение. Ну вот поймите меня сами. Вы вроде и креститься хотите, и в то же время – чтобы это осталось как бы в тайне. Как будто делаете что-то нехорошее, постыдное. Ну как вот мне к этому относиться? Получается, что я как бы грех ваш, что ли, перед кем-то покрываю?
Мама растерялась.
Несколько секунд все молчали.
– Я не знаю… – просто сказала мама. – Как скажете, так и будет.
Он тяжело вздохнул.
– Ну хорошо… – сказал отец Михаил, глядя сначала куда-то в сторону, а потом на маму. – Приходите завтра, примерно в десять утра. И рубашки белые вам нужны, не забудьте.
Посмотрев на маму каким-то совершенно другим уже взглядом, более легким и светлым, он вдруг сказал:
– У вас-то рубашка есть, Елена Васильевна? Белая, крестильная?
– У меня? – удивилась мама.
– А что? Вы-то что ж, креститься не собираетесь?
– Я?
– Ну знаете что, – сказал отец Михаил с легкой улыбкой. – Так я все-таки не согласен. Или давайте все вместе, или никак.
Они вышли из церкви, и мама вдруг куда-то пошла, отдельно от них, недалеко отойдя от дороги, взяла снега в руки, сняв перед этим перчатки, и похлопала этим снегом себя по щекам.
– Ну Нюша… Ну девочка… – сказала она и вдруг рассмеялась.
В восемь утра Оля осторожно постучала в дверь и вошла в номер. Мама уже была одета, а они с Кожемякиной еще лежали.
В руках у Оли был сверток – в газетке, перевязанный веревочкой.
Она развернула его и показала три белые нательные рубашечки – простые, белые, не новые, но стираные и поглаженные.
– Ну а где вы тут достанете? – просто сказала она. – В магазине? У нас магазины знаете какие?
Мама велела им быстро вставать и мерить рубашки. Сама ушла в ванную.
– Как влитая! – доносился оттуда ее голос. – Спасибо тебе, Олечка! Ты наша спасительница.