— А! — протянула панна, не заметив выходки сыщика. Она огляделась.
— А вы хорошо живете, как вижу.
— Слава Богу, Господь кое-что посылает.
— Посылает… А вы не сами берете?
— Все по Божьей воле…
— Оно и видно… А скажите, куда вы подевали те деньги, которые взяли у Метивье?
«Эге, куда она закидывает!» — подумал Яковлев и ради шутки сказал:
— Проел.
— То-то вы такой толстый.
— А вы толстых не любите?
— Мне все равно… Я люблю всех…
— И меня? — брякнул Яковлев.
— И вас…
— Гм…
— А вы знаете, зачем я к вам приехала?
— Не знаю.
— Ну, и я не знаю. Впрочем, знаю: пан Лубенецкий просил меня выручить у вас какой-то розыск об агентах Наполеона. Есть у вас такой розыск?
— Есть.
— Вы мне дадите его?
— Нет, не дам.
— Ну, так прощайте.
Панна порхнула к двери. Опытность сыщика изменила ему.
— Постойте! — закричал он.
Панна остановилась.
— Что вам?
— Подождите.
— Хорошо… я подожду… послушаю, что вы мне скажете…
Яковлев весьма неловко запер дверь на замок. Грудзинская хорошо видела это, но промолчала.
— Так это единственная цель вашего приезда? — спросил сыщик, чувствуя, что он поддается хорошенькой польке.
— Совсем нет.
— Так на что же вам розыск?
— А вы что, дорожитесь им? Ведь дрянь какая-нибудь, пустейший вздор. Удивляюсь пану Лубенецкому, на что он ему?
— Пан не глуп, он знает, где раки зимуют.
— Да я-то не хочу их знать.
— Это вещь дорогая.
— Для вас — да, но для меня — нет.
— Так не спрашивайте о нем.
— Отчего ж бы и не спросить! Ведь я возьму его.
— В таком случае и я возьму кое-что…
— Что, например?
— Садитесь, — проговорил Яковлев каким-то особенным тоном. Дикий огонек засверкал в его глазах. Панна, заметила это.
Она не садилась, но смотрела по сторонам. Замкнутая дверь сказала ей многое. Дикий огонек в глазах сыщика — тоже. Она предвидела «нечто», но не боялась ничего. Не боязнь, а любопытство мучило ее: что сделает сыщик? Нечто он решится?
Сыщик покуда ни на что не решался. В шагах пяти от панны Грудзинской он сел на старое кресло и уставил на нее свои глаза.
— Что смотрите, нравлюсь я вам? — точно заигрывала с ним панна.
— Вы хорошая девушка… — не то с грустью, не то с затаенным участием проговорил Яковлев.
— В каком отношении? — спросила панна.
— Во всех отношениях.
— Я от первого вас слышу это. За красоту хвалили меня многие, но за нрав — никто.
— А я хвалю вас и за нрав. Вы девушка прямая и правдивая.
Грудзинская неподдельно рассмеялась.
— Я только с вами такая. С другими я горда, неприступна и заносчива.
— Что же я за счастливец такой?
— Я люблю смелых людей.
— А знаете ли вы, что мной, как уродом и мерзавцем, пугают в Москве детей?