III
Несколько сурово и недоверчиво встретил Лубенецкий Тертия Захарыча.
Увидав вошедшего в кофейню горбуна, он сразу сообразил, что недаром прилетела к нему эта хищная птица.
— Я к вам-с, — подошел Тертий Захарыч к Лубенецкому.
— Вижу, что ко мне. Чего вам?
— Мне бы одно словечко… куда-нибудь… в сторонку…
Лубенецкий пригласил горбуна в свою отдельную комнату и приказал подать пеннику.
Хватив одну-другую чарку, Сироткин, без всяких околичностей, прямо приступил к делу.
— Вам известно-с, — начал он, — я служу у Гавриила Яковлевича письмоводителем.
— Хорошо известно, — произнес Лубенецкий, смотря вкось.
Тертий Захарыч скромно откашлялся, свернув голову в сторону, и при этом слегка прикрыл ладонью рот.
— Вот-с… знаете ли… дело такого роду-с…
— Да вы, пожалуйста, не стесняйтесь, — проговорил с досадой Лубенецкий. — Говорите без обиняков, что вам, собственно, надо? Если денег, так сколько и за что именно?
Тертий Захарыч оглянулся и оправился.
— Конечно, я человек маленький, меня легко обидеть, и жизнь-то моя — точно вот муха в осеннюю пору: то туда, то сюда, а все плохо, дунуло холодком — и нету ее…
Лубенецкий посмотрел на горбуна.
— К чему это вы такую жалобную песню запели?
— А к тому-с, видите ли, что уж вы больно строго на нас, маленьких людей, смотреть изволите. Вестимо, что мы за люди! Так себе, недоноски какие-то, а все же у нас тоже, как и у других, душа христианская есть. Мы тоже христиане, а не грабители какие придорожные.
— Все это прекрасно. Но что же вам надо?
— Теперь-с мне, извините, ничего не надо. Коли вы так на нашего брата, бедняка, смотрите, так ничего не надо. Я, собственно, для вас, а вы — такое-этакое… точно мы собаки бесхвостые: на всякого прохожего кидаемся…
— Полно расписывать-то. Говорите толком.
— Теперь-с между нами толку нет, — произнес решительно Тертий Захарыч и встал. — Прощайте-с.
«Подите, каков! — подумал Лубенецкий, — такая дрянь, и тоже с гонором. Вот не ожидал».
Тертий Захарыч между тем направился к двери и готов был не шутя уйти. Лубенецкого моментально охватило любопытство. Желчь его исчезла. «Черт возьми! — пробежало в голове его, — может быть, он и в самом деле с чем-нибудь важным пришел, а я обижаю его. С коих это пор начал я глупить так! Досадно, право!»
— Эй, послушайте! — позвал он Тертия Захарыча, — остановитесь-ка!
Сироткин остановился.
— Что угодно-с?
— Садитесь, прошу вас.
Тертий Захарыч, как бы нехотя, сел на прежнее место.
— Вот что, вы меня извините, — более уже мягким тоном проговорил Лубенецкий. — Я нынче как-то не в духе…
— Что ж, бывает-с…