— Вы… как сюда?.. — пролепетал он, остановив на ней пристальный взгляд.
Панна, в свою очередь, глядела на него пристально, и что-то невыразимое было в глазах ее: то они сверкали, как молния, то вдруг принимали тусклый цвет, подобный олову. Последнее замечалось чаще.
— Я… к тебе… — проговорила она голосом, подобным шелесту листьев.
Лубенецкого что-то приятное щипнуло за сердце и кинуло в жар.
— Ко мне! — сказал он. — Но ты у меня никогда не была. Что тебе вздумалось навестить меня?
— А ты хочешь знать?
— Хочу… разумеется…
Девушка помолчала, как бы собираясь с мыслями, и потом тихо-тихо проговорила:
— Я люблю тебя.
Она так тихо произнесла эти слова, что Лубенецкий скорее догадался, чем услышал их.
— Любишь! — повторил он с изумлением и радостью.
— Да, да! — прошелестела она. — Подойди ко мне.
Лубенецкий шагнул к ней порывисто.
— Сюда, вот сюда! — и она очутилась совсем на противоположной стороне комнаты.
Лубенецкий стоял, уже не трогаясь с места.
— Ты уходишь… — произнес он.
— Нет, нет! — прошептала она с каким-то внутренним смехом, от которого на мгновение задрожало все ее лицо, белое до прозрачности.
«Как она изменилась! — мелькнуло в голове Лубенецкого. — Что это значит?» И у него явилось желание рассмотреть ее. Не трогаясь с места, издали, он окинул ее взглядом с ног до головы. Девушка, как бы понимая, что ее рассматривают, стыдливо склонила голову. Прежде всего Лубенецкого поразил наряд ее: она была в одной длинной рубашке, настолько тонкой, что она показывала очертание стана женщины… Она как бы дразнила его своей полунаготой…
Сердце Лубенецкого дрогнуло, ум помутился, и он мгновенно очутился подле нее. Теперь она уже не бежала от него. Нет, она как будто сама искала его. Когда он очутился подле, она пошатнулась всем своим станом вперед и протянула руки. Лубенецкий не устоял и приложился губами к протянутой руке. Девушка, видимо, почувствовала глубокое наслаждение и вся облилась румянцем.
— Еще! — проговорила она страстно, обнажая руку до плеча.
Круглое, молочного цвета, зарумянившееся плечо красавицы резко сверкнуло в глазах Лубенецкого, и в глазах его зарябило, сердце сжалось, а руки протянулись, чтобы охватить это прелестное создание.
— Ты моя! — воскликнул он с жаром.
— Да, да! — пролепетала она и вдруг, как туман, исчезла куда-то.
Как угорелый кинулся Лубенецкий к двери. Дверь была отворена настежь. Через мгновение он очутился в кофейне. Кофейня была полна народом. Кто пил кофе, кто читал газеты, кто прохаживался с трубкой в зубах, но — странно — тишина в кофейне была невообразимая и, кроме того, никто не замечал его личности, и посетители все были незнакомые. Он обратился к одному из посетителей с вопросом: «Послушайте, не видали ли вы…» Но тот не дал ему договорить и вместо ответа пустил ему прямо в лицо клубок дыма. Лубенецкий поморщился и уже разинул рот, чтобы назвать невежливого посетителя «свиньей», как тот моментально превратился в чубук и пошел плясать по кофейне. «Ну, это чушь!» — подумал Лубенецкий и направился к выходной двери, весьма резонно допуская, что Грудзинская выбежала на улицу. Сделав несколько шагов в коридоре, он, в самом деле, внизу на лестнице услыхал тихие, неспешные шаги женщины. «Она!» — решил Лубенецкий и торопливо начал спускаться по лестнице. Когда он вышел на двор, его прежде всего поразили груды снега, лежавшие на улице и на крышах домов. «Что это? Зима? Вот странно! Кажется, еще только август месяц! Впрочем, может быть, только сейчас выпал снег, а я и не видел. Отчего же мне не холодно? Напротив, даже жарко…»