Вошла Татьяна с чайным подносом. Лицо ее разгладилось, похорошело, психотерапия явно пошла ей на пользу.
— Люсь, ты что на стуле стоишь?
Та не ответила, затянулась глубоко, поперхнулась дымом.
— Оскорбительно… — сипло прошептала она, ни к кому не обращаясь. — А по пустым магазинам бродить после работы — не оскорбительно? А улыбаться и подарочки всякие соображать… Это как?
— А ты не соображай подарочки, — бросила Клара.
— Если не дарить, то ничего не получишь. И лекарства импортного не получишь. Потому что не хватает на всех лекарства этого. Ма-ало его, понимаешь? Козе понятно, а тебе надо все объяснять.
Клара вскинула глаза и тут же опустила их виновато. Лекарства ей доставала Люся. Всегда безотказно и по государственной цене.
— Ты что, Люсь? — тихо спросила Татьяна.
— Да так… — Люся легко спрыгнула со стула и села в кресло. — Просто все эти ваши рассуждения мне не по мысли. Лишние нервы, ранний климакс. Работать надо как следует, а не обижаться. Я, например, никогда не подводила людей, все мои ребятишки выезжали в командировки без задержек, и паспорта им оформлялись в срок. И я всегда считала свою работу нужной.
— Кто же в этом сомневается, Люсь?
— У нас, к слову сказать, тоже документы с корешками, потому что богу богово, а Штирлицу Штирлицево, — она хлебнула чаю, обожглась.
— Что хватаешь? Горячо…
— Я на днях мужика одного оформляла. Научное обоснование в ажуре, у него там собственный прибор на выставке.
— Где — там?
— В Токио. Первым выездом человек, даже без соцстран. За него все надо было делать, он как слепой. Стали вместе заполнять анкету-объективку… Нормальные ответы, и вдруг — бац! Не знает место захоронения отца. Я говорю: «Что же вы — Иван отца не помнящий?» А он мне: «Да он с нами не жил». Дальше больше, выясняется, что отец его в нормальном разводе не состоял, жил один и при этом бродяжничал. Это с верхним-то образованием! А каково это — писать в четырех экземплярах, мол, место захоронения не знаем, потому что он бродяга…
Нельзя сказать, что у Люси слезы стояли в глазах, она никогда не плакала, но что-то пульсировало в ней, что-то предгрозовое угадывалось в интонации голоса, в правильности речи. Подруги не помнили, чтобы она говорила с ними таким правильным языком.
— Зарубили?
— Еще чего… Человек больно симпатичный, не карьерист, голова светлая. Он мне говорит: «Давай напишем — место захоронения Сыктывкар». Почему? Потому что трудно произносится?
— Люсь, а эти анкеты кто-нибудь читает?
— Выборочно. Но если проверят и обнаружат прямую ложь, то этот товарищ вообще больше никуда не поедет.