В вагоне мы успокоились, пейзаж был уже привычен, пассажиры выглядели почти знакомыми. Напротив нас сидела мулатка необычайной красоты. Ах, видели бы вы ее! Вся в золоте: в ушах, на шее, на запястьях, в ноздрях. Одежда, разумеется, была национальной, на голове тысяча косичек, а сверху тюрбан из оранжевого шелка.
На следующей остановке среди прочих в вагон вошел мужчина лет сорока, может быть, чуть больше. Это был мой любимый типаж, который так никогда и не ответил мне взаимностью: высокий, стройный, синеглазый, с лицом сухим и интеллектуальным. Нет, правда обидно, что даже в расцвете так называемой красоты я никогда ни в сексуальном плане, а также ни в каком прочем не представляла для них — с лицами сухими и интеллектуальными — интереса. Он прошел в вагон и сел сзади нас.
Я опять принялась созерцать мулатку.
— Это же сколько времени надо потратить, чтобы заплести эти косички?
— Сейчас это очень модно. Но не переживай за потраченное на прическу время. Не исключено, что это просто парик.
Как уже было говорено, мы обсуждали мулатку не шепотом, а обычным голосом, стараясь только не смотреть на нее в упор. Я продолжала развивать тему, интересуясь у Алисы, натуральный ли шелк использовала наша визави для своего тюрбана, на головной убор должно было пойти никак не меньше четырех метров, как вдруг не к месту подоспевший внутренний голос, почему-то мужской, сказал внятно: «Идиотизм…» — и в довершение всего вздохнул. Я замерла, вслушиваясь в себя, никакого идиотизма, натуральный шелк очень дорогой, из него можно было блузку сшить, а не наматывать себе на голову, как махровое полотенце. И тут я поняла, что русское слово произнес кто-то из рядом сидящих.
Я оглянулась и увидела, что синеглазый читал «Известия».
Со мной уже приключалось подобное в Париже. В музее Орсе меня совершенно потрясли импрессионисты, тем более что последние двадцать лет я их не любила, у меня были другие кумиры. Я даже репродукции импрессионистов не рассматривала. А здесь буквально залипла на Мане, потом на Сислее. И какой здесь Ван Гог! А Дега… мой покойный муж просто обожал голубых балерин и курильщиков Сезанна.
И вот я стою около Сислея, пялюсь на влажный деревенский пейзаж, рассматриваю детали и силюсь прочитать табличку, как вдруг в голове родилось слово: «Наводнение». Господи, неужели я сама по наитию перевела название? Потом оглянулась и поняла, что две дамы ходят по залу и негромко разговаривают по-русски, наверное, одна другой переводит.
Все, баста! Пассажиров в вагоне мы больше обсуждать не будем. Есть куда более достойные темы, например аббатство Клюни. Я достала путеводитель, и мы с Алисой с жаром принялись обсуждать достоинства и недостатки средневековой живописи.