Я проскальзываю за кулисы. Включайте прожекторы, скоро мне выходить.
Последний танец, затем я покину город. Последний шанс, чтобы меня запомнили. Они запомнят, уж я постараюсь.
Стоит мне ступить на сцену, и все глаза устремляются на меня. Я впитываю энергию, которую дарят зрители, а они, в свою очередь, купаются в моей.
Как только я схожу со сцены, зрители превращаются для меня в ничто, в безликую серую массу. Я ненавижу их всех – кого-то больше, кого-то меньше. Но не на сцене. Не посреди танца. Когда они смотрят на меня во все глаза, когда я позволяю им смотреть. Во мне столько любви, словно я это не я, а кто-то другой.
После субботнего спектакля я соберу чемоданы и уеду в Нью-Йорк. Я поступила в Джульярд[1]. Школу я закончила два месяца назад. На прошлой неделе продала машину. В Джульярде мне дали комнату в общежитии. Соседкой будет танцовщица контемпорари[2], кажется, из Оклахомы. Я уже сложила в чемодан пуанты, рассортировала их по цвету. Ноги у меня сильные, так что я убиваю пару за десять дней. Считаю дни до отъезда, как будто отбываю тюремный срок и жду, что в августе меня выпустят.
Нельзя так говорить. И думать. После того, что с ней случилось. Ее отправили в «Аврору-Хиллз», а это самая настоящая тюрьма – на заборах колючая проволока, а на окнах решетки, пусть это место и называют воспитательной колонией – наверное, потому, что там содержат несовершеннолетних. Все девочки должны носить жуткие оранжевые комбинезоны, которые висят на них мешком. Я видела по телевизору.
В августе ее и увезли. В начале августа. Прошло почти три года.
Мне бы надо оставаться за кулисами, ведь мое соло идет вторым номером после антракта, но я натягиваю носки поверх пуантов и выбегаю на улицу через служебный вход, словно у меня в руках бомба с подожженным фитилем, от которой следует немедленно избавиться.
За мусорным контейнером туннель; старшие прозвали его курилкой. Вообще-то это не туннель, просто укромный закуток между плотно сросшимися деревьями. Их ветви тесно переплелись, образуя навес. С дальней стороны – колючий густой кустарник, так что света в конце туннеля не видно.
В августе внутри все зелено и кишмя кишит комарами и мухами. После разыгравшейся здесь трагедии логично ожидать, что деревья постригут и установят скамейку с мемориальной доской в память о погибших девушках или какой-нибудь фонтан, но похоже, людям не хочется вспоминать о том, что случилось.