Так вот, как я сказал, открылась дверь, и вошли все эти горлопаны — все, кто мяукал, кричал, фыркал; послышались голоса мужчин, смех и крики женщин — они так смеялись и кричали, будто им кто под юбку залезал, а им это и боязно, и приятно. Что там за катавасия? Через несколько секунд я наконец догадался — кто-то вполголоса без конца повторял, словно его наняли, все одно и то же: «За здоровье молодых!» Сначала я не поверил, что там и вправду поселились молодые, то есть молодожены. Я подумал, что там, конечно, поселилась какая-нибудь супружеская чета — женаты они были или нет, это уже неважно, а насчет молодоженов — я решил, что это была шутка. Вероятно, переселяются какие-то супруги, молодые или старые, уж не знаю, и их друзья пришли отпраздновать с ними новоселье.
Я ждал, что они наконец угомонятся и тогда я смогу заснуть. Придется потерпеть немного. Не запретишь же другим развлекаться. Но они не угомонились. И хоть кутерьмы поубавилось, потому что ушли все эти люди, которые кукарекали, орали и стонали, оглашали дом ревом и мычанием, но зато остались мастер Хасинто и его жена, его свежеиспеченная женушка, его безраздельная собственность. Ты видел мастера Хасинто — слова из него не вытянешь. Только когда напьется — песни орет. Ну, а в ту ночь ему и вовсе не до разговоров было; да и кому до болтовни в такую ночь? Всякие там подходы, ласковые слова, какие говорят в таких случаях, и прочие штучки он не признавал. Накинулся на нее, точно на бутылку вина, один заход — и готово: ни он, ни она и не думали кривляться или что-то там скрывать. Казалось, они считают, что в доме никого, кроме них, нет, да не то что в доме — во всем городе, на всем свете.
Я подумал — может, мне лучше встать и пойти погулять, подышать воздухом, а потом раздумал: черт с ним, полежу немного и засну. Да какое там! Поди засни! Не то чтобы во мне проснулась похоть или нездоровое любопытство, ничего подобного; но меня так поразила бешеная, неутолимая чувственность этой женщины, которая чуть не секунду назад, потеряла невинность, впервые вкусила прелести любви, и вдруг такое неистовство, — что сон у меня как рукой сняло. В жизни про такое не слышал, и расскажи мне кто, ни за что б не поверил, даже как-то страшно стало; и, ей-богу, я ни на минуту не позавидовал плотнику, разве только с самого начала. Скоро он захрапел, небось еще до того изрядно хлебнул по случаю свадьбы, — и тогда она принялась гладить его, и целовать, и хныкать, и растолкала-таки — он поворчал, но проснулся. Потом снова заснул, и снова она его разбудила; он опять заворчал и, мне показалось, даже пригрозил дать ей хорошего тумака; но она не унималась. Смешно, наверное, что я тебе всё это рассказываю. Так вот, всю ночь она глаз не сомкнула, и я тоже. А мастер Хасинто сопел себе да храпел, да еще фыркал и ворчал. Уж она и гладила его, и ласкала по-всякому, и слова ему нежные говорила: потом, наутро, когда я увидел, кому они предназначались, я чуть не умер со смеху.