— Туда. — мужик коротко махнул головой, не переставая налегать на весла. — Там уж точно и доктор есть, и медсестра опять же.
Он рассмеялся, старательно моргая, пытаясь сбросить с ресниц предательские слезы… Потом, замявшись, вновь пристал к ней с давно уже мучившим его вопросом…
— Ты лучше, голуба, скажи мне наконец, ну вроде бы как на прощанье, на кой ляд, на лед в такое время пошла… И вообще, колись, откуда ты, зоренька, появилась?
Она помолчала, упрямо глядя на Гридина, потом потупившись, выдавила:
— Я, дяденька, из Ивдели, есть такой городок… Я, я специально на лед пошла… К полынье… А потом испугалась… Не смогла… А тут и лед пошел…
Она вновь заплакала, обиженно вытирая слезы маленьким кулачками.
— Ну, зачем, зачем ты меня с льдины снял? Мне уже и не холодно стало… Совсем не холодно. Правда-правда… А теперь у тебя, Савелий Александрович, через меня неприятности могут случиться…
— Неприятности… — хмыкнул он и умолк, ни о чем особенно не думая…
— Мягко сказано, неприятности…
12.
…Колючка, вышки, длинные бараки лагеря, того самого, откуда прошлой осенью Савелий Гридин так удачно бежал, несмотря на поздний вечер, уже отчетливо виднелись сквозь редкие сосны, а он все искал и искал причины и предлоги оттянуть тот момент, когда перед ним вновь откроются высокие, лагерные ворота…
Встав на колени, зэка под недоуменным взглядом роженицы, жесткой ладонью содрал пухлую, мягкую заплатку мха, бугрившегося возле ярко-черных корней, завернутой в спираль березы, невесть когда порченой молнией. По-собачьи, быстро выкопав в легкой, песчаной почве небольшую ямку, он потянулся к золоту. Подраспустив тесемки мешка, захватил пальцами несколько горстей самородочков покрупнее, и, заполнив ими ямку, вернул мох на прежнее место, для верности утопив в нем пару-тройку раз кулак. Поднялся и, отряхнув ладони, нежно прикоснулся к ее волосам, легким и пушистым.
— Ты, зоренька, березку эту крепко запомни, а когда все закончится, купи какой-никакой домишко. Домой, в Ивделю свою, не возвращайся. Ни к чему, я думаю. Тут тебе, если дурой не будешь, и на дом, и на скотину за глаза хватит…
— Стой, мать твою! Куда прешь! Стой, стрелять буду…
— Вертухай-краснопогонник направил на Савелия и девушку поблескивающий свежей смазкой автомат.
— Врача. Позови врача, бестолочь! — Гридин нарочито злобным голосом прогонял из души своей последние сомнения… — Зови лепилу, видишь, девочка рожает…
— Наташа, Наташа я… — пискнула она, а долговязый, черный от щетины грузин — врач, в белом расстегнутом халате, из-под которого виднелись голубая, несвежая майка и мятые офицерские штаны, уже подхватывал ее, обессиленно обмякшую, на руки.