Если бы Хэтэуэй сейчас был передо мной, он, безусловно, нашел бы мою версию достойной скверного бульварного романа, но в данный момент ничего лучше мне в голову не приходило. Напротив, одно не вызывало сомнений: даже если бы я теперь знал, что на момент исчезновения моя мать состояла в связи не с мужчиной из «Голубой звезды» — черновик письма, который я нашел, как и подозрения Нины, послужили бы этому доказательством. К несчастью, в разговорах с Лорой она ни разу не затронула эту тему.
После малопродуктивных поисков в интернете я много раз свежим взглядом перечитал письмо. Теперь некоторые обороты речи обретали смысл. Отрывок об ошибках, которые преследуют ее всю жизнь, безусловно, был намеком на фотографии, которые были сделаны с нее в студии на Норд-Сюард, если только не на связь с Полом Варденом. Если она каждое утро приходила на студию «полная страха», то не столько из-за напряженности съемок, сколько из-за угрозы, которую представлял для нее агент ФБР. «Меня никогда не оставят в покое», как она написала. Если письмо было составлено за несколько дней до того, как она получила букет гвоздик, она, несмотря ни на что, прекрасно представляла себе, что федералы скоро снова за нее возьмутся и сломят ее сопротивление.
Потратив некоторое время на размышления, я решил позвонить Эбби, пребывая в убеждении, что, если я предъявлю ей свои недавние открытия, она поймет, что мое следствие — никакая не причуда. Ну, разумеется, она не ответила на вызов. Я отправил ей эсэмэску только со второй попытки и совсем потерялся в путаных объяснениях. Только отправив ее, я понял, что даже не извинился за свое поведение и говорил обо всем, за исключением наших отношений и неясности нашего общего будущего. Рассердившись на себя, я решил не расстраиваться заранее и неподвижно уставился на телефон в глупом ожидании, что она мне позвонит. Чего так и не произошло.
Сам не знаю почему, но мне не хотелось общаться с Хэтэуэем. Откровенный рассказ Лоры слишком меня потряс, и теперь у меня было ощущение, что я должен продолжить расследование в одиночку, чтобы попытаться понять, как моя мать могла попасть в такой переплет.
В ящике письменного стола, где я еще не закончил наводить порядок, я поискал телефонный справочник, чтобы позвонить единственному человеку, который способен мне помочь.
Джулиан Лидекер два года был моим преподавателем по истории в Калифорнийском университете. Уже тогда его известность выходила за пределы университетского городка. Он издал справочники по миру рабочих и движению гражданского неповиновения и принадлежал к историкам, от которых в восторге средства массовой информации: немного суровый и, судя по внешности, старой закалки — то, что доктор прописал, когда требуется авторитетность и обоснованность, — но способный подстроиться под неожиданности прямого эфира и за две минуты объяснить действие причин и следствий, все представив в лучшем свете и добавив нотку юмора или забавную историю. Он чудесно выступал на Си-эн-эн и «Фокс ньюз». Заслуженный преподаватель, сегодня он почти что находился на пенсии и участвовал только в нескольких семинарах и курировал соискателей на докторскую степень. Лидекер был человеком большого ума и замечательной эрудиции. И особенно прекрасным он был оратором: когда я был его студентом, он часами мог говорить, не пользуясь никакими записями, просто открыв перед собой учебник, который намеревался комментировать. Хорошо поставленным голосом, который нельзя было назвать монотонным, он развивал подробные пассажи, которые пленяли весь амфитеатр, — выдержанный, уверенный в себе, разговаривающий так, как другие бы излагали письменно.