Лидекер знал историю моей матери. В те времена, когда я чуть не вылетел из университетского городка, он принял мою сторону и даже отослал ректору и декану письма в мою поддержку, утверждая — не без некоторого преувеличения, — что я его самый блестящий студент. Я навсегда остался ему признателен за поступок, от которого другие преподаватели, не желая для себя лишних хлопот, предпочли воздержаться. Мы оставались на связи. После выхода «Дома молчания» и моего потрясающего денежного успеха мы часто виделись. Тогда у меня было впечатление, что я могу поговорить с ним на равных, полный уверенности и гордости, которые придает головокружение от успехов. Затем неудачный период затянулся, и мои телефонные разговоры и встречи с Лидекером начали вызывать у меня чувство дискомфорта: у меня было ощущение, что я его разочаровываю и не оправдываю его надежд, возложенных на меня.
Когда я ему позвонил, он ни капли не удивился. Это произошло, только когда я ему рассказал, что мне удалось откопать по поводу своей матери. Мне совсем не хотелось ему лгать и придумывать мифический сценарий, чтобы обосновать свой внезапный интерес к пятидесятым. Я рассказал ему все — от встречи с Хэтэуэем до рассказа Лоры Гамильтон. Чем дольше я говорил, тем яснее слышал в своем голосе все возрастающее волнение.
К Лидекеру я приехал на следующее утро к 10 часам. Его очаровательный нескладный дом, должно быть, числился среди самых старых в Шерман-Оукс. Впрочем, мой бывший преподаватель жил в не самой веселой части района, но уже тридцать лет оставался ему верен и не собирался перебираться в высококлассное жилище в Парк-Ла-Бреа потому только, что пробил час выходить на пенсию.
Как всегда, он был безукоризненно одет, со своим обычным галстуком-бабочкой, который придавал ему старомодный вид.
— Для меня удовольствие снова видеть вас, Дэвид, — сказал он, тепло пожимая мне руку. — Сколько же времени вы ко мне не заглядывали?
В этом вопросе присутствовала и нотка упрека.
— Несомненно, слишком давно.
— Проходите, вижу, нам нужно очень много о чем поговорить.
Мы устроились в его кабинете — большой, полной очарования комнате, где стены сплошь были уставлены драгоценными книгами. Лидекер был искушенным библиофилом и насчитывал в своей коллекции несколько диковин, среди которых только одно собрание подлинных писем генерала Лафайета времен войны за независимость должно стоить почти столько же, сколько весь дом. Лидекер начал возиться у древней латунной кофемашины, которая, сколько я помню, никогда не покидала своего места при входе. По комнате начал распространяться восхитительный аромат.