Наама была непреклонна. Возможно, она просто не могла до конца поверить в реальность собственной смерти, но жгучее, нестерпимое желание снова стать полноценной чем дальше, тем сильнее овладевало ее душой. Вернулись давно позабытые сны. Полеты над ночным городом в демоническом облике. Магия, раскаленной лавой текущая меж пальцев, пьянящее ощущение безграничной власти и силы.
Нет, Наама не могла отступить.
Она не сказала Армеллину точную дату операции, и не стала прощаться с ним в суеверной надежде, что недосказанность, оставшаяся между ней и когда-то нежеланным ребенком, поможет выжить, несмотря на все риски. Но в день назначенной операции внезапно пожалела об этом. Что, если завтра так и не наступит? Что она оставит на память о себе сыну, которого так и не успела толком узнать?
Неслышно подошел Равендорф, встал сзади. Она не оборачивалась, но почувствовала его присутствие. Захлестывающие волны тревоги, злость и странное смирение. Полковник категорически не одобрял ее решение, но он принял его.
— Нет нужды находиться здесь, Эндрю управится и без вас, — мягко заметил он.
— Да-да! — живо отозвался Макконелл. — Идите отсюда, вы нам только мешаете.
Демоница вздохнула. Она сама не знала почему ее так тянуло в будущую операционную. Вид этой комнаты и сосредоточенно работающих мужчин дарил надежду, что все будет хорошо.
Она позволила себя увести на кухню. Безропотно приняла из рук анхелос кружку с горячим чаем — молочный оолонг без сахара, ровно такой, как она любит. За месяц жизни бок о бок Торвальд изучил ее вкусы. И он действительно старался сделать все, что бы ей было хорошо в его доме.
— Спасибо.
Он мрачно кивнул, и Наама снова поймала отзвук чужого недовольства и тревоги. Хорошо, что хоть отговаривать снова не принялся. Понимал — бесполезно.
Все так же, как было уже как много раз до этого. Заварник, крохотные чашки из императорского фарфора, колотый сахар в вазочке на столе. Чаепитие по — плебейски, на кухне — в доме имелась столовая, но Торвальд пользовался ею крайне редко. Возможно потому, что в отсутствии прислуги бегать туда и обратно с посудой было просто неудобно.
Все так же, но не так. B молчании не было покоя. Только нервное ожидание.
Возможно, это их последнее чаепитие.
— Торвальд…
— Наама, я…
Они начали одновременно. И одновременно замолчали, уставившись друг на друга. Потом он усмехнулся.
— Bы что-то хотели сказать?
— Да, — она отвела глаза, с преувеличенным вниманием изучая розочки на скатерти. — Я хотела… Насчет тех моих слов. Думаю, я должна извиниться. Я мало чего знаю о людях и судила, не разбираясь.