Помню, однажды в знойный полдень я возвращался вместе с сменившимся нарядом с контрольной полосы. Во дворе заставы, в тени под высоким дубом, отдыхала группа пограничников. Они оживленно о чем-то беседовали. А в стороне, у самого здания, распростершись на сухой траве, курил сигарету молодой парень, совсем недавно прибывший на заставу. Увидев меня, солдаты, сидевшие под дубом, быстро повскакали на ноги и застыли, опустив руки по швам, точно свечи. Тот же, который лежал в стороне, сначала приподнялся на локтях и, только когда заметил, что я уже совсем близко, бросил сигарету за забор, застегнул гимнастерку и поднялся. То ли потому, что солдат бросил незатушенную сигарету на сухую траву, то ли потому, что в стойке его не чувствовалось такой выправки, как у других, или потому, что я очень устал, но я на него страшно разозлился. Войдя к себе в комнату, тотчас же приказал позвать его ко мне. Когда он, захлопнув за собой дверь, отрапортовал: «Товарищ капитан, пограничник Ваклин Петров прибыл по вашему приказанию!», — я начал громко его распекать:
— Какой ты, — говорю, — пограничник, если до сих пор не знаешь порядка?
— Виноват, — отвечает, — товарищ капитан. Ошибся!
— Виноват, виноват, — кричу на него еще громче, — этим не погасишь пожара, если от твоей сигареты загорится высохшая трава и весь лес! Так, что ли, твой отец бросал окурки? Говори!
Мои слова, видно, сильно задели его, потому что он побледнел. Бросил на меня, насупившись, взгляд-другой, а когда понял, что я жду от него ответа, медленно проговорил:
— У меня, товарищ капитан, нет отца.
— Как так нет?
— А так, товарищ капитан, нет. Он был рабочим-табачником и умер от туберкулеза.
— А матери, — продолжаю я, уже злясь на себя, — тоже нет? Почему хоть она не приучила тебя к порядку?
— И матери у меня нет. Ее убили фашисты! — промолвил пограничник сквозь стиснутые зубы и посмотрел на меня такими глазами, что сердце мое сжалось. Как будто кто-то ударил меня прикладом в грудь. Сразу в горле у меня стало сухо, и я больше ничего не сказал.
Пограничник щелкнул каблуками и попросил разрешения выйти. Смотрю через окно: пошел он за забор, поднял брошенную сигарету и, прикурив от нее новую, втоптал сапогом в землю.
Эх, сказал я себе, ты, Бахчеванский, здорово обидел парня. Зачем было придираться к мелочам? Кто знает, что его мучает, раз он отошел от остальных и непрерывно курит. Боишься огня, а сам не гасишь пожара в груди солдата…
С того дня я начал внимательно присматриваться к юноше. Чувствовал себя виноватым перед ним и все старался найти повод, чтобы загладить как-то этот неприятный случай. А парень оказался настоящим пограничником. Знаешь, как он исполнял свою службу? Как хорошо распахали ребята под его руководством контрольно-следовую полосу! Длинную, широкую, точно пуховую, сделали. Даже змея не смогла бы проползти по ней, не оставив следа. Как бескрайнее ожерелье протянулась полоса вдоль всего участка, который охраняла наша застава. Даже скалы не остановили парня. Когда, наткнувшись на них, бойцы думали прервать работу, он первым взял мешок и за двести-триста метров стал носить на спине рыхлую землю, чтобы покрыть ею камни. Так мы оборудовали границу, такую охрану организовали, что застава была вскоре объявлена образцовой. Прибыл и приказ министра наградить лучших бойцов. Вот тогда-то я и решил обрадовать Ваклина. На сердце у меня сразу стало легко и тепло.