В этот день, когда прибыли новички, я обрадовался тому, что среди них было несколько спортсменов-разрядников. У Аверина был даже первый разряд по гимнастике.
Рослый, сильный парень оказался человеком язвительным. Наше знакомство началось с того, что Аверин, заметив стоявшие возле сарая удочки, спросил меня:
— А шпионов здесь ловят, товарищ капитан? Или только рыбешку?
— Шпионов пока нет, — усмехнулся я.
— Вывелись, — сочувственно поддержал меня Аверин. — За что же, извиняюсь, жалование нам идет? И где тогда романтика пограничной службы?
— Будет вам и романтика, — сказал я.
Вечером, когда новички собрались в ленинской комнате, я передал этот разговор. Ребята задвигались, заулыбались, и я понял, что они, в общем-то, одобряют Аверина. Вот сказанул так сказанул! Рыбешку будем ловить вместо шпионов! Я сидел и ждал, пока они выговорятся.
Да, я ничем не мог порадовать их. Последнее нарушение границы было здесь много лет назад, еще до того, как я сам, в ту пору лейтенант, прибыл сюда служить. И я тоже не видел в глаза живого нарушителя, если не считать крестьянина, который зимой сбился в темноте и оказался на нашей стороне протоки.
Я вспомнил этого крестьянина. Он батрачил на хуторе, который можно было рассмотреть с нашей вышки даже без стереотрубы. Красные черепичные крыши ярко выделялись среди зелени.
Когда крестьянина привели на заставу, я не сомневался в том, что нарушение границы было непреднамеренным. Несколько лет я знал этого человека, видел его не раз и догадывался, как он живет.
Ранним утром он выходил из своего крохотного домика, обшитого фанерой, толем и кусками ржавого железа. Волоча ноги, шел на скотный двор и до позднего вечера работал там. Однажды я подсчитал, сколько он работает: вышло что-то около семнадцати часов.
Хутор принадлежал богатому хозяину Юхо Юханссену. И о нем я тоже знал кое-что. Немолодой уже человек, он до сих пор хранил память о своем прошлом и не стеснялся в воскресные дни надевать полувоенную форму, какую двадцать с лишним лет назад носили местные фашисты. В лаковых сапогах, в круглой фуражке с длинным, низко опущенным на лицо козырьком, он медленно прохаживался по тропинке вдоль протоки, изредка посматривая в нашу сторону: видят его или нет? Мы видели…
В солнечные дни из окна его двухэтажного особняка вдруг вырывался ослепительный луч. Я был на вышке, когда луч ударил мне в глаза, и я отвернулся от нестерпимо-яркого света, не поняв сразу, что происходит. Оказывается, это сын Юханссена, великовозрастный балбес, развлекался тем, что ослеплял наших пограничников солнечным зайчиком. Это было его любимым занятием. Он мог часами торчать в окошке с рефлектором. И мы ничего не могли поделать… Самое разумное было не обращать внимания, но у сынка Юханссена был не только поганый, но и упорный характерно это было еще не самое главное! Мы знали кое-что другое об этом семействе. Как-то на рассвете наряд сообщил, что с той стороны послышался дикий женский крик, а потом пограничники увидели обоих Юханссенов — папашу и сынка: они тащили к сараю полуобнаженную женщину, и даже в рассветных сумерках было видно, как она избита. Днем женщина вышла из сарая, шатаясь побрела к лесу. И снова мы не могли ничего поделать…