Праздность этих первых дней позволила всплыть на поверхность многому из того, что скрывалось в сердце Инджи: давно сдерживаемые чувства, копившиеся в нем весь год; тревоги, которые Инджи заглушала усердной работой и активностью; чувства, про которые она и не знала, что они у нее имеются. В доме Марио Сальвиати все они вернулись, чтобы преследовать ее, всколыхнулись и поплыли, как темные тучи, наплывавшие на луну — Инджи увидела их, когда открыла входную дверь, чтобы прогнать испарину.
Лунный свет, сиявший на знакомых очертаниях универсала, успокоил Инджи. Она стояла на крыльце, овеваемая прохладным ветерком, вскинув вверх руки, чтобы ветер проник ей подмышки и поднял ее, чтобы она взлетела, как занавески. Она подозревала, хотя полной уверенности не было — а может, это своего рода желание? — с упреком подумала она; но да, она подозревала, что Джонти Джек подсматривает за ней, что он смотрит на нее даже сейчас: смотрит, как ветер ополаскивает ей волосы серебром, видит, как мерцают ее бледные руки и ноги, когда клочки серебряных облачков вьются вокруг нее, а черные деревья ущелья склоняют перед ней головы.
Потом Инджи влетела в дом, надежно заперла дверь, захлопнула окно в спальне и зажгла свечу. В ее мерцающем свете она рассматривала портреты на стене и скребла стекло в тех местах, где были тусклые пятна.
— Марио и Эдит, — прошептала она, потом вернулась в спальню и попыталась уснуть.
А теперь она сидела под плакучей ивой и смотрела на колонну муравьев у своих ног, не желая возвращаться в коттедж, где ее дожидалась тишина Пусть она до сих пор толком не поговорила ни с кем из жителей Йерсоненда, здесь она была, не одна: даже сейчас люди делали что-то в конюшнях неподалеку, сразу за фруктовым садом; и она слышала крики и звук заводящегося трактора — он немного поработал и снова замолчал. На другой стороне города, в бедных кварталах, бдительно лаяли собаки, их лай летел над Йерсонендом, как сухая листва.
Наконец Инджи встала и подняла хлеб, лежавший рядом.
Из-за угла вышел Джонти Джек. Ветви дерева нависали над забором, и сперва Инджи увидела только его ноги — сильные загорелые ноги, длинные, как у легкоатлета.
Трудно объединить эти крепкие, молодые ноги с зачатками брюшка и лицом, уже отмеченным своей долей жизненного опыта.
Он тоже ее увидел и на мгновенье замялся, но все же пошел дальше. В руках он нес ведро, и прежде, чем он успел поздороваться с Инджи, она унюхала зловоние коровника.
— Джонти! — крикнула она и тут же замолчала: не используй этот свой голос из галереи, Инджи. Не нужно пользоваться голосом власти и денег. — Джонти… — сделала она вторую попытку, уже другим голосом, и этот понравился ей больше: среди запахов ивы, сырой земли и коровьей мочи он звучал мягче. — Не хотите присоединиться ко мне на минутку? — спросила Инджи.