Вместе с учёным человеком были двое его товарищей по нерешительности, Уильям Гейзи и Джонатан Крампл. Если отправлять петицию, то сейчас, сказал Финни, так что можно вообразить волнение тех, кто полагал, что от этого документа зависят их сто фунтов в год.
— Лишиться таких деньжищ, — шепнул Моуди своему другу Хенди, — из-за старого дуралея, возомнившего, будто он умеет писать своё имя, как порядочные!
— Вот что, Джоб, — сказал Хенди, безуспешно силясь придать своей кислой физиономии ободряющую улыбку, — мистер Финни говорит, надо подписывать, вот тебе тут место оставили, — и он ткнул бурым пальцем в грязную бумагу, — имя или крестик, всё одно. Давай, старина. Если уж нам доведётся потратить наши денежки, то чем скорее, тем лучше, я так считаю.
— Уж точно, мы все не молодеем, — подхватил Моуди. — И мы не можем торчать тут долго — того гляди, старый Смычок придёт.
Так эти неблагодарные называли нашего доброго друга. Самый факт прозвища был извинителен, однако намёк на источник сладкозвучной радости задел бы даже незлобивого мистера Хардинга. Будем надеяться, что он так и остался в неведении.
— Только подумай, старина Билли Гейзи, — сказал Сприггс. Он был значительно моложе собратьев, но отличался не самой располагающей внешностью, так как некогда в подпитии упал в камин и лишился одного глаза, насквозь прожёг щёку и остался с обгоревшей рукой. — Сотня в год, трать, как душа пожелает. Только подумай, старина Билли Гейзи. — И он ухмыльнулся во весь свой обезображенный рот.
Старина Билли Гейзи не разделял общего возбуждения. Он только потёр старые слезящиеся глаза рукавом приютской одежды и пробормотал, что не знает, не знает, не знает.
— Но ты-то, Джонатан, знаешь, — продолжал Сприггс, поворачиваясь к другому товарищу Скулпита, который сидел на табурете у стола и отрешённо смотрел на петицию.
Джонатан Крампл был кроткий, тихий старичок, знававший лучшие дни. Негодные дети растратили его деньги и превратили его жизнь в сущий ад. В богадельню он поступил недавно и с тех пор не знал ни печалей, ни забот, так что эта попытка разжечь в нём новые надежды была, по сути, жестокой.
— Сотня в год — дело хорошее, тут ты прав, братец Сприггс, — сказал он. — У меня когда-то было почти столько, да только добра мне это не принесло.
И он тяжко вздохнул, вспоминая, как собственные дети его обобрали.
— И снова будет, Джо, — сказал Хенди. — И ты на этот раз найдёшь кого-нибудь, кто сбережёт твои денежки в целости и сохранности.
Крампл снова вздохнул: он на своём опыте убедился в бессилии земного богатства и, если бы не соблазн, счастливо довольствовался бы шиллингом и шестью пенсами в день.