— Да, ситуация необычная. Я даже не знаю, есть ли в нашем Уголовном кодексе соответствующая статья. Во всяком случае, судебных процессов по обвинению в эвтаназии я не помню.
— Но на Западе…
— Верно! Несколько шумных дел у нас освещалось в печати. Кажется, в Голландии ввели… или пытаются ввести умерщвление — как официальную законную меру в безнадежных случаях.
— Да, в Голландии. Свобода смерти — свобода от воли Божьей. Кто посмеет определять меру безнадежности? Дьявол! Мой брат посмел — и стал настоящим убийцей.
— Он хороший специалист?
— Очень. Диагност — просто превосходный.
— Это важно. Думаю, суд примет во внимание смягчающие обстоятельства, ведь сознательно он не желал зла.
— Он зарезал мою жену моим ножом. Вот как высокопарно заявил он мне: «Ты был творцом в слове, я — в действии». — «В смерти», — поправил я его.
— Ну что ж, некоторые признаки мегаломании налицо.
— Неужели такие чувства, как жалость и сострадание, могут стать почвой для мании величия?
— Благими намереньями вымощена дорога… сами знаете куда.
— В ад.
— Вы хотите, чтоб его признали невменяемым?
— Я хочу понять.
— Я тоже, — призналась заинтригованная знаменитость. — Но мне нужны подробности.
Я подумал.
— Эта история началась в тысяча девятьсот девятнадцатом году…
Я рассказывал о прорыве антихриста в Россию (что поселился у нас прочно и, боюсь, надолго) и заново переживал мысли и чувства, с которыми начинал писать роман… Разрытые могилы, нетленные мощи, проклятие, блеск стали, убийство… 1990 год. Пасхальное Воскресенье. Скорбный список близких и предателей. Можно ли убить словом?
— Именно тот застольный разговор послужил подспудным толчком к преступлению. «Под твоим влиянием, — обвинил меня брат, — я нашел цель в жизни: облегчить, прекратить муки предсмертия. А ты назвал меня ненормальным и убийцей. Меня?.. Так пусть же этот вечный везунчик побывает в моей шкуре». Скажите, профессор, разве это нормально?
— Пока воздержимся от выводов. Как я понимаю, вы вдруг явились для него неким нравственным препятствием, которое надо убрать с дороги. И не забывайте: вы сами заявили, что ваш прототип просит смерти.
— И Василий решил его облагодетельствовать, подставив меня. В каком воображении мог возникнуть столь изощренный план?
— В воображении писателя, например.
— Но Василий…
— Он ваш родной брат. И привел «слова, слова, слова» в действие.
— Он не знал о замысле романа — и в чем-то повторил! — Чувствуете, какая глубинная связь между вами?
— Мы не братья Карамазовы, в конце-то концов! Я хотел покончить с «проклятием Прахова».