Мой ученик в состоянии сочинить садистские письма, а Мария — стереть кровь и подбросить сережку. Интересы у них разные (у нее — ухандокать прадедушку, у него — Учителя, с большой буквы, как он меня когда-то высокопарно называл), разные, однако кое в чем совпадают.
Но если в урне, что закопали они в пределах того монастыря, прах «законный» плюс «незаконный», то каким образом сожжен второй труп?.. Как странно сказал Гриша: «Огонь сильнее».
Мысли у меня начали путаться. Юра спросил неожиданно:
— Стало быть, вы мне не верите?
— Не заслужил.
— Что же мне делать?
— Объявить явку с повинной.
— Я это сделал. Только что.
— Тогда договаривай до конца: где моя жена?
— Я ее не убивал! Надо найти ту женщину.
— Нашел. Толку-то!
— Что она говорит?
— Врет — как вы все.
Он заявил неожиданно:
— Я на свой счет не обольщаюсь.
— В смысле вранья?
— В смысле мужского обаяния.
— Ну и что дальше?
Он поколебался — и все-таки, с реверансами, преподнес гадость.
— Вы меня простите, Леонтий Николаевич, может быть, из-за вашего пренебрежения Маргарита…
— Супружескими обязанностями я не пренебрегал, — отчеканил я с язвительным отвращением.
— Ну, какие-то другие причины… мне трудно судить, но… не думаю, что у Маргариты Павловны я был единственный избранник.
— Ты намекаешь, что она спала со всеми подряд?
— Не так грубо, но какую-то игру она вела.
— И ее зарезала соперница. Придумай что-нибудь пооригинальнее. И не приписывай собственные вожделения другим.
Вполне вероятно, что стремится он всех впутать и все запутать. Но разве я не чувствовал в ней этих самых «игр» и «романов» — эвфемизм для слишком откровенного словечка «блуд»? Разве сам не предложил расстаться? И вот что любопытно: именно после окончания романа литературного.
— Вы обещали рассказать про монаха, — робко напомнил Юрочка.
— Не заслужил, — повторил я и поднялся. Лампада не горела, сцена с воображаемым ножом (ну, прямо князь Мышкин с Рогожиным в темном гостиничном парадном) не повторилась. Какой я «князь»? Да и на «купца» не потяну! Ревность умерла вместе с нею, зато лютовало мужское самолюбие.
И мерзкий страх: сейчас (угрюмо размышлял я в угрюмой переполненной электричке), сейчас я увижу свою сообщницу в сыноубийстве. «Иногда мне с нею страшно», — точно сказано. Память плоти воскресила кое-какие подробности вчерашнего утра… и того давнего, двухгодичного, когда она стояла под спелым белым наливом, а я вышел на терраску в подаренной хламиде, набросил капюшон на голову от палящих лучей и с хрустом потянулся. «Отцы-пустынники и девы непорочны».
Экстравагантный подарок, сроду не носил, не мое пижонство. Халат небрежно свешивался со спинки стула в спальне, когда в понедельник я поспешно обряжался на похороны Прахова. И если даже удар удачен, есть риск запачкаться в крови.