— Ничего. Только вам.
— Он оставил приличное состояние?
— Об этом я не знаю. Она не захотела исполнить его последнюю волю.
— Развеять прах над водой?
— Это страшно. Мы закопали урну в монастыре.
— В том самом?
— В том самом.
— Ты точно помнишь место захоронения?
— Точно.
— И она с тобой по монастырям ездит?
— Нет. Она скрытный, даже таинственный человек, иногда мне с нею страшно.
В каком-то смысле он сумел выразить и мое впечатление.
— Вы часто видитесь?
— Редко.
У меня вдруг вырвалось:
— Ты уверен, что в урне прах Прахова?.. Тьфу, прямо каламбурчик.
— А что же еще? Мы не вскрывали. То есть при мне…
— Ладно, неважно.
— Он умер от разрыва сердца — его напугал черный монах. Как у вас в романе.
— Исключено. Я читал вам на другой день после смерти старика. О моем замысле никто не знал. Так что мистификация исключается.
— Не мистификация, а мистика!
— Не бросайся такими словами…
— Но монах…
— Насчет монаха я тебя просвещу… если посчитаю нужным. Но то, что ты молчал два года…
— Мне была слишком дорога, даже священна та Встреча…
— С убийцей, идиот!
— Это невозможно!
— Невозможно?.. Не думал же ты всерьез, что своим романом я вызвал дух почившего монаха?.. Просто боялся признаться. Элементарная трусость! — процедил я с брезгливостью, скорее, к самому себе. — И ведь небось исповедуешься, а?
— О монахе я не говорил!
— Какая ж это исповедь? Какие мы жалкие твари все-таки! Мы все.
— Я кругом виноват, но я не знал про письма, про то, что сцена смерти уничтожена!
— Ты знал, что у меня украли рукопись. Монах украл, да? Не очень-то я тебе верю, Юрочка. Единожды предавший… — я осекся: я — предавший сына.
Сейчас не об этом!
Юра вскочил, нервно прошелся по комнате, пнул по дороге стул, с которого с тихим шелестом разлетелся ворох бумаг. Опять сел.
— Почему ты сменил пишущую машинку?
— Купил получше.
— А старая где?
— Сдал в комиссионку. Я могу одолжить, если вам…
— Мне не нужно.
Что-то он опять заюлил. И как уверенно было сказано: «Его напугал черный монах». Полупризнание? Возникла версия.
Они сговорились с правнучкой, которая вполне могла знать про давний эпизод в монастыре. Юрий оделся соответственно и явился к Кощею Бессмертному. Его застает Марго — и о свидании он умоляет не в порыве чувственности, а в предвидении преступления. Потом приходит возмездие — раскаяние, может быть, психический сдвиг — раздвоение личности, монах-двойник, который (под впечатлением романа) в классических атрибутах — в вихре ветра, раскатах грома, блеске молнии — возникает в саду — в его воспаленном мозгу. Отсюда — подкупающая искренность исповеди передо мною. Отсюда — привкус бреда в тех событиях, что доводят меня самого до исступления вот уже два года.