— Мистика!
— У вас куда ни ткнись — мистика. Ее видели, да она и сама призналась. Только умоляла не говорить тебе.
— Так какого ж… ты говоришь?
— Теперь можно, — повторил я.
— Ты ее уже похоронил?
— Не я.
Он опять нагнулся подтереть невидимый прах. Что он тут замывает у порога? От темно-красных пятен зарябило в глазах.
— Почему ты нам раньше не открыл дверь?
— Я был потрясен.
— Шуршал тут и скрипел?
— Леон, вспомни Марго и твое состояние тогда.
— А мне тебя не жалко.
Он опустил глаза.
— Я-то помню, я на озеро не бегал и рубашку не замывал, и с поэтессами не путался!
Тут я поймал себя на «праведном пафосе» и замолчал. А он ответил как ни в чем не бывало:
— Полотенце забыл, рубашка намокла.
Разговор переливался из пустого в порожнее. Я знал, что он врет, и он знал, что я это знаю (слишком долго мы друг друга знали — двадцать пять лет!). А доказать ничего нельзя: во всех трех случаях нет состава преступления. Инфаркт миокарда и два исчезновения — неподсудные, с вещами и документами.
Где ж захоронены мертвые? Адский секрет, мне не разгадать.
— Откуда ты взял деньги на издательство?
По его лицу прошла тень.
— Леон, ты злоупотребляешь моим терпением в такую минуту. Уходите! Я буду обзванивать родных и друзей.
Черта лысого он будет обзванивать! Нет — разгадаю, нет — докажу. Все маньяки должны быть заперты по своим камерам.
Перед уходом я прошелся по комнатам, заглянул в чулан и кладовку, включая свет (хозяин-скряга — следом, аккуратно выключая). В кабинете поинтересовался рассеянно:
— Куда «творчество» дел?
— Сжег! — ответил он не моргнув глазом; но глазки заблестели.
— Ишь ты, Гоголь! Такую уйму папок?
— Всю прозу сжег.
— Рукописи, Гришенька, не горят.
— Рукописи — нет, а папки горят.
— Где?
— Что?.. А, за домом.
— Паленым не пахнет, — констатировал брат.
Мы уже стояли на крыльце. Я предложил:
— Пойдем-ка, Вась, глянем, что там за пепел. А ты звони, звони, всех бесов обзванивай.
— Ничего там нету, — бросил Гриша торжествующе. — Мусоросжигалка герметическая.
— Какая еще…
— Американская. Мощная система.