Я подпрыгнула, когда ожил мой телефон, засветившись на стеклянном столике возле моей кровати. Моя рука выскользнула из боксеров, в которых я спала и потянулась к прибору. Мамин номер.
Я отклонила звонок. Было недостаточно поздно для экстренного случая, и я не хотела отвлекаться от мастурбации на осужденного преступника, чтобы поболтать о том, что зацвело в огороде моих родителей. Я не могла отделаться от мысли, как Коллиер выдыхал мое имя, чтобы услышать его веселым голосом моей мамы.
Завтра, подумала я, и отключила эту штуковину. И вернулась обратно к фантазиям, о грубых словах, теплом дыхании, об изголодавшихся мужских губах, замененные моими пальцами. Больше ничего не было, не сегодня. Настоящий мир мог подождать.
***
За прошедшую неделю я перечитала его письмо сотню раз. Я перечитывала столько раз, эти слова, написанные моим почерком, что начала переживать, что я все это выдумала. Я столько раз перечитала его, что больше не нуждалась в письме. Его голос был в моей голове, четкий, словно на записи, произнося все эти вещи. И его голос был в моей голове каждую ночь, произнося все, что я за него додумала. Мерзкие вещи, романтичные вещи. Он нежно звал меня по имени, покусывая мое ухо. Называл меня сукой и силой раздвигал мои бедра своими. Называл меня дорогой, как в письме, этим темным и наэлектризованным словом, как облака перед летней грозой.
Я могла только представлять, каким бы он был, на самом деле — как бы обращался со мной, если бы мы были наедине. К счастью, у нас не было возможности, быть наедине в реальной жизни, и поэтому я все придумала, все возможные колориты, и с облегчением осознавала, что мои гипотезы никогда не будут подтверждены или опровергнуты. Что у него никогда не будет возможности разочаровать меня.
Я провела, так много времени мечтая о нем, что в пятницу утром меня посетила мысль, что я не знаю, как вести себя с ним, если он снова подойдет ко мне. Притвориться дурой, и сделать вид, что я на самом деле думала, что письмо предназначалось другой женщине? Быть строже, и остановить его прежде, чем он станет более решительным.
Я знала, что я должна была сделать. Я должна была рассказать Шонде или другому командиру об этом, но я также понимала, что не стану этого делать. Эгоистично, я хотела оставить письмо себе. И безрассудно, я даже надеялась, возможно, он захочет поведать мне больше.
Конечно, это было настоящим безумием, но когда вы не чувствуете сексуального влечения месяцами, годами... Все глупые риски, которые совершали люди в самом разгаре романов, теперь, вдруг, стали понятны мне. Ни что не могло сравниться с этим чувством желания. Логика была бессильной. Слабой. Жалкой, беспомощной вещью.