Всего из автозака на уже знакомый мне перрон выгрузилось пятнадцать зэков, включая меня, только на этот раз мы кучковались на корточках в самом конце перрона, ожидая наш прицепной вагонзак в хвосте следующего на Москву поезда. Кручу головой по сторонам в надежде увидеть Варю. Тщетно. Она сейчас наверняка на работе, да и откуда ей знать, когда пойдёт этап, разве что родственник работает при вокзале и сразу ей телефонирует. Но это вряд ли, тем более мы долго не засиживаемся.
«Граждане бандиты, троцкисты и изменники Родины! Шаг вправо, шаг влево – рассматривается как побег. Конвой стреляет без предупреждения!» – слышу громкий инструктаж начальника конвоя. Сам конвой разномастный: тут тебе и славянские лица, и чернявые, и скуластый есть, с раскосыми глазами. Ещё и злые псины в придачу, смотрят на тебя волком, рвутся с поводка, захлёбываясь лаем и пуская пену.
Что ж, как я и планировал месяцем ранее, еду в Москву, но теперь уже проездом и в качестве осуждённого к шести годам исправительных лагерей. Хорошо хоть, не столыпинская теплушка, чего побаивались даже наши бывалые арестанты. Не знаю, по мне, так хрен редьки не слаще. Переделанный из пассажирского вагон представляет собой несколько отсеков, отделённых от коридора решёткой. Окна в «купе» добросовестно заколочены, помещение освещается забранной в металлическую сетку электрической лампочкой. Окна есть в коридоре, правда, на них стоят решётки, а стёкла настолько грязные, словно их не мыли со времён того же Столыпина. Вместо полок – деревянные трёхъярусные нары, средний ряд откидывается. Нас всех загоняют в один отсек, хотя он рассчитан на семерых. Странно, нас же всего пятнадцать, четыре соседних отсека совершенно свободны, смысл создавать такую тесноту?
– Это чтобы на дровах сэкономить, – ухмыляется один из арестантов, сверкая в сумраке железным зубом. – Чем больше народу – тем теплее.
Да уж, не поспоришь. Ещё и тяжёлый дух, не добавляющий оптимизма, хуже, чем в камере. Кое-как размещаемся, причём наш чушок[21] Витя беспрекословно занимает место под нижней шконкой. Для конвоя выделено отдельное купе, там-то они, надо думать, размещаются куда комфортнее.
– Ещё этапы подселят по пути, ехать-то не один день, – с видом знатока говорит Федька Клык.
– Главное, чтобы к нам кого не подселили, и так уж на головах друг у друга, – сквозь надсадный кашель добавляет Петрович.
Это уже пожилой, худющий мужчина в круглых очочках с треснутой линзой, с седыми обвисшими усами. Работал мастером на заводе. Какая-то иуда раскопала, что у него в Гражданскую тесть за белых воевал в офицерском звании, и доложила куда следует, вернее, не следует. Вот и влепили 15 лет без права переписки. У Петровича, похоже, самая настоящая чахотка, то бишь туберкулёз, разве что кровью ещё не харкает. Ему бы в больничку, а ещё лучше – в Крыму у моря пожить, может, подольше протянул бы, а его, бедолагу, на север отправляют. Да он там через месяц коньки отбросит!