– Ну, ещё не вечер, может, и вызовут…
– Может, и вызовут, – согласился Семочко. – Но не факт. В любом случае я на твоей стороне, а потому твою просьбу уважу. Сегодня вечерком задержусь во время пересменки, поработаю над заказом.
– Спасибо, Петрович, должен буду.
– Ничего не должен, ты единственный на весь лагерь, кто не испугался против воров встать. Даже завидую немного, я бы так, наверное, не смог…
– Почему не смог бы? Припёрли бы к стенке – ещё как смог бы! Я же вижу, есть в тебе стержень, Петрович.
– Скажешь тоже, – махнул рукой Семочко, но было видно, что мои слова ему польстили.
Эту ночь я практически не спал, держа под подушкой наготове кастет и зажав в кулаке подаренный батюшкой деревянный крестик. На смену отправился таким квёлым, что стало ясно – долго я так не выдержу. Рано или поздно отрублюсь, и тогда урки смогут ко мне подобраться и сделать своё чёрное дело. Впору того же Клыка вызвать на откровенный разговор, может, расколется, кому поручено исполнить заказ…
«Дурак ты, Фима, – поставил я сам себя на место. – Клык, может, и не таит к тебе личной обиды, но он из воров, и этим всё сказано. Так что „оставь надежду, всяк сюда входящий", живи реалиями, а не мечтами».
На полпути из столовой к рабочему месту, когда я, едва переставляя ноги, немного отстал от пары товарищей-грузчиков, из-за угла вдруг выскочил какой-то щуплый мужичонка характерной еврейской наружности. Сначала он воровато огляделся, а затем схватил меня за рукавицу и принялся её трясти.
– Вы кто? – спросил я, безуспешно пытаясь выдернуть руку из вцепившихся в неё десяти пальцев.
– Ройзман, Марк Иосифович, восьмой отряд. Хотел выразить вам свою огромную благодарность.
Наконец мне удалось освободить руку, и Ройзман тоже натянул свои рукавицы – утренний морозец давал о себе знать.
– Что я вам хорошего сделал?
– Не только мне, но и другим представителям еврейской национальности нашего лагеря, над которыми издевался этот самый Туз. А вы его раз – и на больничную койку. Надеюсь, он ещё не скоро поправится.
– Ах вот оно что… И как же он над вами издевался?
– Да по-всякому. – Видно было, что говорил он уже без охоты. – Случалось, просто со своими подельниками отбирали еду, чай или курево. Хуже, когда били. Нас в отряде двое евреев – я и Петя Хирш, совсем ещё мальчик, его арестовали прямо в институте. Так вот Пете сломали пальцы левой руки только за то, что он отказался целовать Тузу ноги. А самым унизительным было…
– Ну?
– Самым унизительным было то, что они всей кодлой привязали меня и Петю к лавкам и мочились нам на лицо, приговаривая: «Вот вам, жидам, за то, что столько лет пили кровь русского народа». Да какую кровь я пил, я всю жизнь портным служил, мой отец был портным, дед обшивал самого Пал Палыча Гагарина, председателя Кабинета министров в правительстве Александра Второго Освободителя. А Петя?! Он вообще мальчик! Так что премного вам благодарен. А также передаю благодарность от других заключённых, которые ежедневно страдают от домогательств и унижений со стороны блатных. Мы с вами!