Вовка чайник до краёв налил. Теперь задача номер два. Самая главная. Как этот чайник на берег вытащить? Ступенек-то никаких нет. На тех, что были когда-то, – теперь горка ледяная. Можно на четвереньках карабкаться. Можно ползком ползти. Всё равно назад съезжаешь.
Вовка санки вперёд тащит, а они – назад. Вовка скользит, вот-вот сам свалится. Я снизу санки подталкиваю. Называется только "подталкиваю". Ноги-то у меня тоже назад, вниз скользят. Мне бы уцепиться за этот чайник, чтобы наверх вылезть, а я его подталкивать должен.
Всё равно кто-нибудь из нас двоих обязательно шлёпнется. Если я – это ещё не страшно. Чайник цел будет. А если Вовка – тогда плохо. Он же назад полетит, прямо на чайник!… Значит – снова становись в хвост.
Однажды позади нас в очереди какой-то дяденька стоял. В длинной такой шубе!… Шапка на самые глаза налезла. Воротник поднят. А всё равно холодно ему, дрожит. Потому что голодный. Когда ничего не ел – никакие шубы от холода не помогают.
Стоит он и тоже, конечно, ворчит:
– Безобразие… Не могли несколько дырок проковырять, стой тут…
– Вот он щас те даст снарядом, – говорит тётенька в тулупе, поглядывая на небо, – и получишь дырку.
– Насос можно было приспособить, – опять гудит дяденька. Из воротника белый пар идет.
– Насосы все на хлебозавод взяли, – откликается Вовка.
Дяденька не знает, что ответить, и начинает ворчать на очередь:
– Скоро они там?! Надо же понимать – мороз сегодня! Минус двадцать восемь.
… Вот на этого дяденьку мы и шлёпнулись.
Санки у нас тогда раза два скатывались. Но чайник я оба раза спас, поймал. Лезем в третий раз.
Тем временем и дяденька свой кувшин набрал. Пыхтит сзади, карабкается.
Я, когда лезу, вперёд не смотрю. Мне вниз смотреть надо: куда ноги ставить. И он, наверное, не смотрел. Как ткнёт меня головой! Я, конечно, не ожидал, поскользнулся и, совсем уже ничего не соображая, вцепился в санки. Как дёрну их! И Вовку свалил.
Вовка на чайник летит.
Санки – на меня.
Я на этого дяденьку с кувшином.
А кувшин сам первым вниз скачет.
Главное – это почему-то весь наш чайник на дяденьку вылился. На меня – ни капли, а у дяденьки в бороде сразу стали сосульки расти.
Вовка лежит в снегу и на меня кричит: зачем санки дёрнул!
Я тоже лежу и объясняю, что меня дяденька толкнул.
А Вовка про дяденьку и слышать не хочет.
– Дистрофик ты! – ругается.
– Сам ты дистрофик!-обижаюсь я.
Дистрофиками в Ленинграде называли тех, кто уже совсем от голода ослаб и даже ходить не может. Обидно, конечно, быть дистрофиком.
Вовка услышал, что я его дистрофиком обозвал, – вскочил. Я тоже встал.