— А за что их расстреляли?
— За то, что пошли у хозяина правды искать, — ответил отец.
А мама просто отмахнулась:
— Вырастешь — поймешь. А сейчас твое дело — уроки учить да в куклы играть.
Но Соня никак не могла не прислушиваться ко всем этим взволнованным разговорам. А в глазах так и рисовалась зловещая картина: темная река, затоптанный снег и на снегу — убитые люди…
В квартире было невесело, неспокойно.
Анна Ивановна сердито приставала к Кузьмичу с вопросом:
— Мить, ну где же бог-то? Почему он дозволяет понапрасну, ни за что людей убивать?
Но тот угрюмо отмалчивался. Видно, и он никак не мог понять и оправдать своего бога. И Анна Ивановна слышала, как, молясь на ночь, Кузьмич вдруг прервал молитву и, глядя прямо в темное лицо Христа, потребовал ответа:
— За что же ты их наказал? Ну, за что? Нешто можно так-то?
Мама ходила сумрачная, вздыхала:
— К чему это все идет? Ведь у этих, убитых, тоже дети небось остались. Сироты. Куда они пойдут, кто им поможет? А каково матерям-то хоронить своих сыновей? Как подумаешь, сердце не выдерживает…
А отец качал головой и все повторял:
— Форменная подлость — в безоружных людей из ружья палить! Это же форменная подлость!
Даже Сергей Васильевич немножко притих в эти дни. Лишь один раз, услышав возмущенные слова Ивана Михайловича, он огрызнулся:
— А не бастуй! Вот и наука!
— А вот как бы ты не бастовал! — вдруг схватился с ним Иван Михайлович. — Видел, что в газетах-то написано? Вон она, работа-то, какая у них! Постой так вот по двенадцать часов по колено в ледяной воде да приди домой, а там жрать нечего. Посмотрел бы я, как бы ты веселился на их месте!
Сергей Васильевич со злостью бросил на пол и растоптал недокуренную папиросу:
— Я давно примечаю, что ты сам бунтовщик! Острог по тебе плачет! Дождешься — посажу!
— Да уж в остроге-то и места небось нет. Куда сажать-то будешь?
Сергей Васильевич с треском захлопнул свою дверь.
А мама испугалась:
— Ой, наживешь ты, Иван, беды со своим языком! Вон она, беда-то, так кругом и ходит! И что же это за время такое наступило страшное?!
В конце апреля явился домой Осип Петрович. Он вошел хорошо одетый, подстриженный, в новой пушистой шляпе.
— Ох, я вас и не узнала! — сказала мама. — Быть вам богатому, Осип Петрович!
— А я уже богат, — ответил он. — Видите — одели меня, шляпу купили. Только вот в карманах у меня — ау! — Он вывернул и показал пустые карманы. — Боялись — пропью. Натурой заплатили. Даже галстук на меня повесили — видите? — Он усмехнулся и подмигнул. — А разве эту натуру-то, — он потряс полой своего пальто, — пропить нельзя?