Поймали рыболовы и царскую дочь…
Тут-то и узнали, что ее утопила сестра.
А Лизка-Хрипатая не могла петь никаких песен. Поэтому она, как только рыбаки вытащили царевну, сразу закричала:
— В «Золотые воротца» давайте!
Но Сенька кричал громче, чем она:
— В краски! В краски!
Тут пошла веселая игра в краски. Все уселись в рядок и шепотом условились, кто какой будет краской.
— Я — золотая! Я — золотая! — зашептала Оля.
— А я — серебряная! — перебила Тонька.
— А я — бриллиантовая! — сказал Коська.
— Подумаешь — бриллиантовый! — засмеялась Оля. — А сам рыжий! Желтая ты краска!
— А ты какая? — сразу покраснел Коська. — Белая, как яйцо!
Краски продавала Лизка. А Сеньку услали подальше, чтобы не слышал.
Соне не нравилась ни серебряная краска, ни золотая. Что же можно нарисовать такими красками?
— Я, чур, голубая! — сказала она.
Голубая — это хорошая краска. Это и небо, и незабудка, и, может, еще какой-нибудь цветок…
Наконец все условились.
— Сенька, иди!
Сенька подошел, постучал в дверь, которой не было:
— Тук-тук!
— Кто тут? — спросила Лизка.
— Сенька Попов!
— За чем пришел?
— За краской.
— За какой?
— За голубой.
У Сони екнуло сердце. Голубая — это она! Лизка долго торговалась, продавала голубую задорого. А как только продала, Соня вскочила и побежала. Теперь только бы увернуться, только бы ускользнуть из Сенькиных рук и примчаться обратно на лавочку! С криком, с визгом бегала она по двору — и все-таки попалась. Хромой-хромой этот Сенька, а какой же проворный!
А Сенька поймал «голубую краску» и пошел добывать следующую. Он шел, хромал, утирался подолом рубахи, потому что пот, будто дождик, так и катился у него по лицу и по коротко остриженной голове.
Тетеньки с удовольствием смотрели, как играют ребятишки, смеялись, подзадоривали. Вот уж Сенька переловил все краски, пришлось бежать самой хозяйке — Лизке. Сенька, коренастый, длиннорукий, никак не давал ей вернуться на лавочку, но и поймать не мог. Все хохотали, а Лизка пуще всех. Она со смехом то убегала за сторожку, то на задний двор и быстро неслась назад. На ее бледно-желтом лице проступил румянец, а Сенька изворачивался, падал, вскакивал и опять отрезал ей все дороги… Смех стоял во дворе непрерывный, разноголосый.
Теплые сумерки все сгущались. В соседнем доме у кого-то засветился огонек, и липы над забором стали темными и дремучими.
Вдруг среди этой теплой тишины и веселья проскрипел старушечий голос. Это пришла старуха нищенка, что жила в подвале. Она остановилась, подпираясь клюкой, около своей двери и сказала надтреснутым голосом, упирая на букву «о»: