В заключение — Александр Самсонов: «Посидев на прошлой лекции и послушав работы своих однокурсниц по поводу их любимых и нелюбимых представителей второй древнейшей, хотелось бы сказать несколько слов в защиту объектов их колкостей.
В основном их критике подверглись Киселев и Доренко. Мне сразу подумалось: если бы они были здесь и сейчас, смогли бы девушки так же „умело“ их критиковать? Их, которые сделали себе карьеру, которых очень многие знают, которые имеют определенный авторитет, вес в России, к мнению которых прислушиваются. У этих людей есть способы воздействия на сознание масс, выработанные приемы журналистского творчества. Неужели с какими-то дефектами речи, отклонениями, малообразованностью они до сих пор работали бы на телевидении, где все решают деньги, причем даже не всегда государственные.
Про себя могу сказать, что у меня нет любимого журналиста, как нет и нелюбимого. Я не подразделяю журналистов таким образом. По-моему, существуют профессионалы и дилетанты. А такие мастодонты сегодняшней журналистики, как Доренко, Киселев, Сванидзе, — это, несомненно, мастера своего дела.
Говорить о журналистской этике в наше время, когда почти все решают деньги и связи, считаю неуместным. Все равно каждый поступает так, как подскажет разум. Можно, конечно, выстроить вокруг себя дополнительные колючие проволоки из морально-нравственных поучений. Но так не заработаешь денег, не сделаешь карьеру. Здесь нужно самое простое (а может быть, самое сложное) — выбрать то, что тебе нужно в этой жизни.
P. S. Оставляю за собой право изменить свое мнение».
Для меня, как понимает читатель, были важны не симпатии и антипатии студентов (хотя и это интересно), а умение оперировать мыслью, то есть доказывать, спорить, сравнивать, опровергать, соглашаться и т. п. И, разумеется, идеологический, мировоззренческий подтекст всего разговора (совесть или деньги). Если предположить, что в студенческих работах нашли отражение мои старания на занятиях, то, надеюсь, три с хорошим плюсом я заслужил…
* * *
В целом учебный год кончился не в мою пользу. Процесс преподавания меня не захватывал. То, что я считал важным, нужным, можно было объяснить за пятнадцать — двадцать минут. А говорить-то надо было часами…
Возможно, на моем тонусе негативно сказывались события вокруг Комиссии по помилованию (о чем — ниже).
Часто вспоминал Ленина: лучше революцию делать, чем писать о ней. Не уходил с поля — печатался, выступал по радио и телевидению. Играющий тренер, в общем… Но беда в том, что игра продолжала восприниматься как главное, основное, а тренировки — как время, мешающее игре, отвлекающее от игры.