Женщина произносила слова слишком громко. Мёнгере хотела попросить ее говорить потише, чтобы Глеб не слышал, но сообразила, что это из-за глухоты.
– Нам сказали, что это проклятье, – ответила она.
Старуха кивнула:
– Так и есть. Это ледяная бомба. Лежит она себе и лежит, может сотни лет прождать. И когда находит нужного человека, взрывается и в него попадает. И тогда он становится ледяной бомбой и ждет своего часа.
Мёнгере села возле Глеба.
– А почему вы не испугались? – спросила она.
– Проклятья-то? Так чего его пугаться? Оно же для определенного человека, не для всех.
Старуха разлила по кружкам какую-то жидкость и добавила:
– А на деревенских не серчайте. Боятся они. За благополучие трясутся. Так что простите их. Из-за хорошей жизни стали равнодушными.
Она протянула кружки Мёнгере и Пришу. Девушка выпила травяной настой, не ощущая его вкуса.
– Так ничего нельзя сделать?! – вырвалось у нее.
Старуха распрямилась и тихо ответила:
– Почему же нельзя? Можно.
Она забрала у путников кружки и положила в таз с водой.
– Если найдется человек, пожелавший расстаться с самым дорогим, что у него есть. И если отыщется кто, готовый заплатить собственной жизнью.
Мёнгере вскочила:
– Я готова!
Приш попытался остановить ее, но она не слушала:
– Что для этого надо?
Хозяйка дома пожала плечами:
– Сама думай, что у тебя самого ценного имеется. А насчет жизни не нам решать, примет ли смерть выкуп.
Мёнгере погрузилась в мысли. Что же у нее ценного? Из дорогих вещей ничего не осталось, одежда – и та не ее. Что может послужить жертвой? Она вглядывалась в лицо Глеба, точно он мог дать подсказку. Гладила замерзшие щеки, смахнула челку со лба. Да, у нее есть то, что можно отдать – волосы. Длинные, почти до самого пола, цветом потемневшего серебра. Глеб обожал касаться их.
Мёнгере попросила ножницы у старухи и медленно, прядь за прядью срезала волосы под корень. Она укрыла ими Глеба, точно живым лунным светом, потом обняла его и прошептала в ухо:
– Я люблю тебя, живи, пожалуйста.
И зарыдала, забилась всем телом, и слезы ее были горячими. Они могли оживить любого, но Глеб не шелохнулся. Она осыпала его поцелуями, но губы его не дрогнули. И тогда Мёнгере уснула. Задремал и Приш, захрапела старуха, усыпленная действием отвара. Никто из них не видел мрачных теней, заскользивших по дому.
Ровно в полночь в избу вошла высокая фигура, с ног до головы укутанная в черный плащ. На ее шее болталась цепочка с подвешенными к ней ключами: большими и малыми, золотыми и железными, простыми и затейливыми. В руках она держала букет подснежников и букет осенних хризантем. Один для жизни, второй – для смерти. Она пробыла в доме совсем недолго, но, когда вышла, букетов в руке не было.