И все же я старался не падать духом. Казалось, что самое страшное уже позади, и я от души надеялся, что совсем скоро, может быть, к лету, война кончится и жизнь войдет в обычную колею. А там, глядишь, и раскопки в Крыму возобновятся… Очень хотелось верить, что пройдет совсем немного времени — и мне снова удастся ступить на эту обожженную солнцем землю, овеянную обаянием глубокой древности, увидеть Золотой город, продолжить прерванную работу. Мы с Конни встречались почти каждый день, ходили по Страстному бульвару, разговаривали обо всем на свете, мечтали о будущем…
Тогда мы и представить себе не могли, каким оно будет на самом деле».
В воздухе уже пахло весной, и снег начал подтаивать потихоньку. В то утро семья, как обычно, собралась за чаем. Маменька привычно вздыхала, сокрушалась, что цены на базаре опять ужасно поднялись, подумать только — коровье масло два рубля с полтиной за фунт! И дрова по пятьдесят рублей сажень, не напасешься… Куда катится этот мир?
Александр слушал ее вполуха. Прихлебывая жидкий чай, он думал о том, что сегодня надо непременно зайти в университет справиться о расписании лекций. Если удастся сдать экстерном хотя бы часть предметов, возможно, совсем скоро он кончит курс. Профессор Шмелев обещал похлопотать. А вечером… Вечером Конни снова будет ждать его на Страстном бульваре.
Отец, как обычно, развернул утреннюю газету — и вдруг побледнел и выронил чашку из рук. Тонкий фарфор разбился об пол, но отец, кажется, даже не заметил этого. Он всматривался в газетный лист, словно не веря своим глазам.
— Что случилось? — спросил Александр.
— Беда, сын. Император Николай Александрович отрекся от престола. Конец монархии, конец России…
Он опустил голову, снял пенсне, и Александр с ужасом увидел, что отец плачет не таясь.
Потом он часто вспоминал его слова — и эти слезы пожилого, усталого, многое повидавшего на своем веку человека. Дальше события развивались очень быстро…
С февраля до осени семнадцатого года по всей стране словно шел один сплошной нескончаемый митинг. Словно за несколько месяцев Россия спешила выплеснуть то, о чем молчала целые столетия.
Москва митинговала возбужденно и яростно. Клятвы, призывы, божба и матерная ругань — все это тонуло время от времени в хриплом «Долой!» или восторженном «Ура!». Крики эти перекатывались, словно гром, по всем перекресткам, и маменька, нервно вздрагивая, задергивала шторы на окнах.
— Вот, опять… — говорила она и мелко, суетливо, по-старушечьи крестилась. — Что-то будет, Сашенька?
Александр угрюмо отмалчивался. Ох, как он и сам хотел бы это знать… Что тут скажешь, если страна на глазах разваливается, словно ком мокрой глины? Провинция, уездная Россия не подчинялась более Петрограду, жила неведомо как и бурлила неведомо как. Армия на фронте стремительно таяла.