Ну что ж, ложиться спать уже не имеет смысла. Да и Верочку будить не хочется… Но самое главное — ужасно интересно, что стало дальше с Сашей Сабуровым и бабушкой! Сейчас они стали для него такими живыми, близкими, и он сопереживал им всей душой.
Да разве могло быть иначе, если их жизнь и судьба положила начало его собственной жизни? Максим уже не думал о странной путанице с отчеством, просто очень уж хотелось, чтобы Александр Сабуров и вправду оказался его родным дедом. Он чувствовал странную близость к этому наверняка давно умершему человеку, и хотелось верить, что какая-то часть его и поныне живет в нем, а теперь вот — продолжится в сыне, который родится через два месяца.
«Те дни и недели, что я провел в госпитале, странным образом будут потом вспоминаться как счастливые. В часы посещений меня навещали родители, сестры, но главное — Конни приходила каждый день и почти все время проводила возле моей кровати. Скоро и врачи, и сиделки привыкли к ней, тем более что Конни охотно помогала им, если нужно было покормить раненых, помочь сменить повязку или поднять тяжелого больного. Курсы сестер милосердия при Иверской общине не прошли для нее даром…
Выздоровление мое шло на удивление хорошо, и скоро я уже мог самостоятельно вставать с кровати и ходить по длинным больничным коридорам. Поначалу голова кружилась ужасно, я задыхался и сердце колотилось в груди, словно там поселился маленький сумасшедший барабанщик, но постепенно силы стали возвращаться ко мне.
В конце декабря я был признан более негодным для строевой службы и выписан домой для „дальнейшей поправки здоровья“, как было написано в сопроводительных бумагах.
Первые дни я почти не замечая ничего вокруг — таким счастьем было снова оказаться дома, увидеть отца, мать, сестер… Новый, 1917 год мы встретили в тесном семейном кругу. Только Конни я, разумеется, пригласил на это скромное торжество и тут же объявил родителям о нашей помолвке. Они, конечно, и так давно догадались… Отец немного поворчал, что мы еще слишком молоды, чтобы жениться, что я еще не встал прочно на ноги, чтобы достойно содержать семью, и все же я видел — он одобряет мой выбор.
Прошло Рождество, миновали веселые морозные Святки. Я уже строил планы о возвращении в университет. Войне не видно было конца, и даже в Москве чувствовалось ее тяжелое, смертоносное дыхание. Повсюду — раненые, так что даже здание гимназии, где прежде учились мои младшие сестры, было отдано под госпиталь, женщины в черных платьях с исплаканными лицами, фонари не горят на улицах по ночам, и в квартирах — жуткий холод… Повсюду выстраивались длиннейшие очереди за хлебом, и все чаще на дверях булочных красовалась надпись: „Сегодня хлеба нет и не будет“.