Серый в яблоках жеребец вдруг бросил щипать траву, запрядал ушами, будто прислушиваясь к чему-то, заплясал на месте, мелко перебирая спутанными ногами, и громко заржал.
Дед Пахом с неожиданной для его возраста легкостью поднялся, подошел к лошадям и принялся оглаживать жеребца по крутому, лоснящемуся крупу.
— Балуй, черт! — приговаривал он с притворной грубостью. — Я те побалую! Я те покручу-то мордой! На-кось лучше хлебушка тебе…
Конь осторожно берет с ладони хлеб мягкими губами, косит на него умным, влажным большим глазом и слушает, будто и вправду понимает. Наконец дед вернулся и, кряхтя, снова уселся у огня.
— Ишь, поиграть захотел! — сказал он вроде бы сердито. — Чует ведь, живая тварь, что не простое нынче время.
— Как это — не простое? — спросил Гришка.
— Эх, молодость, ничего-то вы не знаете! — Старик укоризненно покачал головой. — Сегодня ночь особенная, купальская ночь.
— А что же в ней такого? — Колька шмыгнул носом и утерся рукавом рубахи. — Ночь как ночь.
Дед пожевал губами и ответил непонятно:
— Солнце играет… По прежним-то временам собирались всей деревней, костры возжигали, парни и девки молодые через огонь прыгали, чтоб, значит, хлеб и лен выше уродились. Купальское дерево наряжали, убирали венками и плясали вокруг него — возьмутся за руки и танцуют, и женщины, и дети. В реке тоже купались все вместе…
Дед замолчал. По губам его блуждает странная, блаженная улыбка, будто сладки ему были эти воспоминания.
— Ну, еще расскажи! — попросил Саша. Сон давно прошел, и теперь он слушает старика, боясь упустить хоть слово.
— Стар я стал, барчук, все позапамятовал. Знаю только — в эту ночь любая трава и коренье особую силу имеет. Даже папоротник единый раз в году цветет.
Саша только хмыкнул себе под нос. Из гимназических уроков естествознания он твердо помнил, что папоротник обыкновенный, произрастающий в средней полосе России, не цветет никогда. Но сейчас, ночью, у костра об этом думать совсем не хотелось.
— А кто этот цветок найдет да сорвет, тому сила большая дадена бывает.
— Это какая такая сила? На кулачках драться? — Гришка весь подался вперед. Он большой забияка, и каждый раз, когда деревенские парни идут биться стенка на стенку, лезет в драку с каким-то звериным азартом.
— А такая! — Дед Пахом как будто обиделся. — Неслух ты, Гришка, прости Господь мою душу грешную… Все бы тебе драться только.
— А зачем тогда?
— Чтоб язык любой твари понимать — птицы ли, зверя, все равно. Травы знать тоже, клады видеть… Много чего! Только нелегко его добыть-то, папоротников цвет.