– Мне нравится, – прошептала Маша.
– Это потому, что ты живешь не в Ленинграде. Веришь ли, теперь, когда старый дракон сдох, это Ленинград. Они продолжают менять имена. Попомни мое слово, через двадцать лет они назовут его Лимонный Леденец и будут расстреливать людей, которые будут смеяться над этим именем. Жизнь хороша, когда есть огуречный суп и тени для глаз цвета зеленого лука и самовар дымится на каждом столе. Я и забыла, как это приятно, пока не попала в Царство Мертвых, где царем Вий, а наши кладовые ломятся от призраков еды, которую поедают живые. Спускайся, Маша, я дам тебе конфету.
– Я боюсь. Я не хочу возвращаться обратно. Я не хочу голодать. Я не хочу быть обыкновенной и ненужной. И я точно не хочу быть мертвой. Мой дом – Буян, в Царстве Живых.
– Твой дом – Ленинград, – прорычала Светлана Тихоновна. – Ты просто забыла его.
– Нет, не забыла! Но можно уехать из дома и найти какое-то новое место. Люди все время так делают. Почему мне нельзя?
Светлана Тихоновна пожала плечами, будто для нее это не имело никакого значения.
– Иди, расцелуй меня в щеки, девочка, и я расскажу тебе, какой прекрасной ты выросла. Разве живому бояться мертвого?
Наганя завопила с дальнего конца поля, где женщина остановилась, и кандалы ее с лязгом раскрылись. Старая бабушка припустила опрометью обратно к дому, а берданка плясала, тряся оковами, зажатыми в руке.
Марья потрясла головой. Она чувствовала, будто серебряный туман окутывает голову, как становится отупевшей и сонной.
– Света, ты же не собираешься меня целовать, правда?
Светлана Тихоновна загоготала и прыгнула на нее, хватая за ногу. Из снега по спирали заструился дымком ее народец: мужчины, женщины, дети – все с серебряной россыпью смерти на груди, все голодные и с оскаленными зубами.
– Спускайся, спускайся! – рыдали они. – Мы только хотим любить тебя, обнимать тебя. Ты такая теплая! Почему все твои поцелуи достаются нашему врагу?
Сотня холодных пальцев тянулась к Марье, тут и самый искусный всадник не смог бы удержаться в седле, вцепись в него столько рук. Она опрокинулась и упала в самую их гущу, снег и пар поднялись вокруг нее столбом. Все как один повалились на нее, продолжая рыдать. Они не кусали ее и не царапали, а только целовали снова и снова, прижимая губы к ее плоти. С каждым поцелуем ей становилось все холоднее и холоднее, она становилась тоньше и тоньше – настолько, что казалось, будто ночной ветер может унести ее с собой. Светлана Тихоновна легла рядом, ее полные ледяные губы приблизились ко рту Марьи Моревны.
– Спускайся, – шептала балерина в ее окоченевшее ухо. – Я научу тебя танцевать так хорошо, что сотни сердец будут останавливаться от каждого твоего па.