– Какое лето?
– Индейское. Ну ладно, мам, пока! Я пошел! Ты не волнуйся, я на даче поживу, ладно? Там хорошо!
Мама смотрела на него, качая головой, он послал ей воздушный поцелуй и сбежал. Анна не отвечала на звонки со вчерашнего вечера – равнодушный женский голосок твердил ему по-русски и по-английски, что «аппарат отключен или находится вне зоны доступа». Он уговаривал себя, что объяснение самое простое – сели батарейки, кончились деньги, она забыла включить, но внутри все мелко дрожало от страха. Наконец, когда он уже был на вокзале, она откликнулась.
– Почему ты не отвечаешь на звонки? Анна? Это я, Дима!
– Дима… А ты где?
– Я уже на вокзале. Сейчас приеду.
– Хорошо. Я тебя тогда подожду. Ты меня проводишь, ладно?
– Куда… провожу? Ты что, ты уезжаешь?
– Я жду тебя.
Когда Димка прибежал к дому, Анна сидела на крыльце, рядом рюкзак и этюдник – уже собралась. У нее было бледное, несчастное лицо и чужие глаза. Он сел рядом, потянулся обнять, поцеловать – она не откликнулась.
– Объясни, что случилось?
Анна объяснила.
– Ты понимаешь, что я должна быть с ним? Как я могу его оставить?
– И мы не будем видеться? Совсем?
– Как ты себе это представляешь? Я не смогу, прости!
– Значит, ты его любишь. Вы просто поссорились, а тут я подвернулся…
– Дима, все не так.
– А как?
– Послушай, ну что сейчас об этом говорить! Как есть, так есть.
– Я не смогу без тебя…
– Сможешь. Ты молодой, здоровый, ты справишься!
– А ты?
– Что я?
– Ты справишься?
– Не знаю.
У Димки было такое потерянное выражение лица, что Анна – хотя совсем не собиралась ничего такого делать и даже заперла дом, – Анна спросила, глядя в его полные отчаянья глаза:
– Хочешь сейчас? Последний раз? Пойдем!
Они любили друг друга на старом продавленном диване – последний раз, – и не было любви слаще. И не было горше. Он не хотел отпускать ее и все шептал совершенно по-детски:
– Пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня! Не оставляй… Я умру…
– Не мучь ты меня! Я не могу…
И Анна заплакала – она, которая последний раз плакала шестнадцать лет назад на похоронах отца, которая не верила в любовь, считая ее сентиментальной выдумкой романтичных барышень, условностью, эвфемизмом, под которым каждый подразумевал свое: вожделение, привычку, жалость, страх одиночества. И вот теперь у нее просто разрывалось сердце: как, как это возможно – любить сразу двоих? Потому что она любила и этого мальчика, что так жадно цеплялся за нее, и того мужчину, что там, в Москве, лежал под капельницей. Один в самом начале пути, другой – в самом конце, а между ними она, словно Парка, держала в руках нити двух жизней. Они молча дошли до станции, молча ехали в электричке: Дима обнял Анну, она держала его руку, потом, когда сидевший напротив пассажир вышел, стала целовать его: