Они упали на ее топкую кровать, небрежно и как попало окруженную куклами персонажей, собранными за все эти годы, пока их сначала любила маленькая девочка, а потом разбрасывала беспечная отроковица с друзьями. Джона с удовольствием спал бы здесь с Эш и животными, просто спал бы себе и спал. Но вот она рядом с ним на кровати, тяжелая дверь закрыта, и на самом деле, хоть он и понимал, что не чувствует к ней никакого влечения, Эш Вулф напоминала необычный и красивый предмет. Ему всегда нравилось смотреть на нее, но ни разу не довелось до нее дотронуться. Он не испытывал потребности ощутить это прикосновение — она же не была веселым, стремительным длинноногим мальчиком. Теперь, впрочем, он стал прикидывать, что, может, и неплохо было бы ее потрогать. Они всегда считались в компании самыми красивыми; хоть она и девчонка, прикоснуться к ней, возможно, так же приятно, как к самому себе.
— У тебя такие потрясающие глаза, Джона. Почему мы не сделали этого летом? — спросила Эш, когда Джона неуверенно попробовал потереться ладонью об ее предплечье. — Мы потеряли драгоценное время.
— Ага, это была большая ошибка, — сказал он, хотя это была неправда. Конечно, прикасаться к ее руке приятно, но этому шелестящему движению недостает остроты. Они лежали, прижимаясь друг к другу, и оба сомневались.
— Мне так хорошо, — сказала Эш.
— Мне тоже.
В постели обычно говорят такие вещи — «мне хорошо» и «мне тоже»? Или чаще молчат, не в силах вымолвить ни слова, зачарованные, или же кричат и скачут, как обезьяны? Раньше Джону целовали девочки в лагере, и на вечеринках в школе Далтона, и он вежливо целовал их в ответ, хотя в последние годы в такой ситуации старался представлять себе мальчиков, и в его воображении милая девичья головка превращалась в вихрастую голову смеющегося гибкого отрока.
Он нравился многим девочкам и минувшим летом в «Лесном духе» ходил за руку с белокурой пианисткой Габби. Джона по-доброму относился к этим красоткам, которые ему симпатизировали. Эш была просто самым ярким примером такой девчонки.
Любовь же, казалось ему, должна обладать поистине наркотической силой. Как будто жуешь резинку «Кларкс Тиберри» с подмешанной в нее смесью, а потом ощущаешь, как повсюду вокруг взрываются твои нейроны. Именно этот момент вспоминал он всякий раз, когда считал, что сходит с ума. Он мог точно зафиксировать ту самую долю секунды, когда в него попадал наркотик. Джоне немного хотелось испытать то ощущение — не слишком сильно, самую малость, — но ему было безразлично, скучновато и спокойно.