— Вот я и говорю, — согласился офицер. — По-моему, арабы рано или поздно заделают русских, а хорошо ли это для нас?
Оба собеседника глубоко задумались, казалось, начисто позабыв о своих служебных обязанностях.
— Скажи, командир, нет ли у тебя случайно дара живописца?
— Почему же случайно? — оживился офицер. — Как раз вполне закономерно: у меня оба деда оформители, а обе бабушки дизайнеры, не говоря о том, что все они евреи. То есть, если такая фундаментальная вещь, как еврейство, передается по наследству, то что уж говорить о такой мелочи как дар живописца. А что?
— А у меня этого дара нет. Представляешь, командир, чем только мои бабушки и дедушки ни занимались, но только не дизайном и не оформительством, словно для них этого вовсе не существовало. Как нарочно.
— А двоюродный дядя?
— Это который Сталина уговорил? Нет, можешь мне поверить, кисти никогда в руках не держал. Но все равно пал жертвой необоснованных репрессий периода временных отступлений от марксистско-ленинских норм партийной жизни. Нормы-шнормы, понимаешь, и нет человека. А сколько бы еще всего насоветовать мог, как в области изобразительных искусств, так и вообще. Глядишь, со временем, и в Израиль бы репатриировался. Или пал смертью храбрых на какой-нибудь русской войне. Разве угадаешь! А чего это ты вдруг про дядю заговорил?
— Черт его знает, — честно признался офицер. — Просто подумалось.
Моше Рак пристально взглянул на офицера, пытаясь рассеять свои последние сомнения, и решил довериться собеседнику:
— Есть у меня замысел одной картины, — несколько смущаясь, сообщил он. — Рассказать?
Офицер приосанился, подтянул ремень, поправил берет и, наконец, обнаружив себя в полном порядке, произнес:
— Слушаю, господин инспектор.
— Хочу изобразить распятие Арафата.
Офицер вытянулся пуще прежнего, но суть художественного замысла, похоже, не озарила его сознания. Зато явно чем-то озадачила.
— Не понимаю, господин инспектор, — так и заявил он.
— И я не понимаю. Но что-то в этом все-таки есть. Если, конечно, мастерски исполнить. Представляешь, Арафат на кресте, а вокруг злорадствующие сионисты. Сможешь?
— Смогу, наверное, — взвесив свои возможности на поприще карьеры живописца-любителя, не сразу ответил офицер. — Но, по-моему, это сильно оскорбит чувства верующих христиан.
— С чего ты взял? Думаешь, они к Арафату плохо относятся? Или к сионистам хорошо? Ну, ладно, бывай. Чувствую, не увидимся больше.
Автобус тронулся и уже через пять минут его задержал летучий патруль палестинской полиции.
— Кто тут Раяд?
— Причем тут Раяд? — попытался наладить диалог Моше Рак. — У нас все документы в порядке. Репертуар хора согласован с отделом песен и плясок палестинской администрации в рамках программы «Культура и территории в обмен на непротивление злу насилием». Вот, культуру, согласно достигнутой договоренности, мы вам уже доставили. Этот хор лауреат многих международных премий эпохи политкорректности и многократный обладатель главных и поощрительных призов фестивалей народно-освободительной песни. Как поют, как поют, чистый постмодернистский кантри-фольклор — заслушаешься, ей-богу!