— Мам, тебе что, жалко его? — спрашиваю я, когда мы выходим на улицу, в теплый ароматный весенний вечер.
— Конечно, солнышко, — кивает мама.
— Но ведь он же преступник, — горячо возмущаюсь я. — Он же из тюрьмы сбежал. За что же его жалеть? Умер — так ему и надо.
— Видишь ли, детка, — снова заводит папа свою обычную песню, — не все так просто. Нет людей абсолютно плохих и абсолютно хороших. Он, конечно, преступник, но ведь он спас девочку, не дал ей погибнуть, значит, он все-таки хороший человек. Не всегда можно определенно сказать…
Но меня это не устраивает. Я хочу иметь твердые ориентиры, чтобы не заблудиться и не потеряться в мире взрослых. Я хочу знать точно, какие люди считаются хорошими, а какие — плохими.
Я хочу знать точно, что можно делать, а чего делать нельзя, за что всегда похвалят и наградят, а за что — сурово накажут. Я ищу это знание, собираю его по крупицам, задавая родителям тысячи и тысячи вопросов, но они никак не поймут, что мне нужно, и продолжают туманно и расплывчато объяснять мне, что не все так просто и что бывают ситуации, когда…
В конце концов я начинаю постигать мир самостоятельно, без их помощи. Я читаю книжки и смотрю кино про милиционеров и преступников, про разведчиков и шпионов, про «красных» и «белых» и делю мир на два цвета. Полутона меня тревожат, неопределенность пугает, неоднозначность решений вызывает ужас. Я их ненавижу.
В одиннадцать лет меня сбивает машина, и я с сотрясением мозга попадаю в больницу. Впервые в жизни мама не целует меня на ночь, а по утрам я не получаю свой стакан сока. А ведь мне казалось, что так, как было раньше, будет всегда. И теперь я пристаю к врачам с вопросом: когда меня отпустят домой? Я буду терпеть столько, сколько надо, но я хочу знать точно: когда.
— Видишь ли, деточка, — говорит мне врач с бородкой и в очках, — это зависит от многих обстоятельств…
И дальше опять все те же слова, которые я слышу от родителей. Я начинаю сходить с ума, я закатываю истерики, требуя отпустить меня домой. В конце концов врачи не выдерживают и выписывают меня на строгий постельный режим, взяв с мамы клятвенное заверение, что она будет тщательно следить за моим состоянием.
Я радуюсь, что я наконец снова дома, в своей комнате, в своей постели, с мамой и папой, со своими любимыми книжками. Я очень хочу скорее поправиться, поэтому обещаю себе выполнять все, что наказывал мне доктор: лежать в комнате с зашторенными окнами, как можно меньше вставать, не читать, не смотреть телевизор, шесть раз в день принимать лекарства. Но мне только одиннадцать лет, и я, конечно, не могу целый день лежать, погрузившись в мысли. Родители уходят на работу, а я отдергиваю штору и читаю. После обеда ко мне приходят одноклассники, и я вскакиваю и дурачусь вместе с ними. Но пить лекарства не забываю, это, пожалуй, единственное, что я выполняю в точности. После возни с друзьями у меня кружится голова, а иногда начинается рвота, но я скрываю это от мамы, и когда она приходит с работы и заботливо спрашивает, как я себя чувствую, я как ни в чем не бывало вру, что все прекрасно, с каждым днем все лучше и лучше. На самом деле я чувствую себя все хуже и хуже, но боюсь сказать об этом, потому что не хочу снова попасть в больницу.