Ибо в течение дня они все, естественно, работают; но сколь радостен этот труд, легкий, быстрый, с пением; сейчас как раз уборка урожая, почти все делается машинами, люди только управляют ими, а от зноя их защищает огромный полог, передвигающийся по мере продвижения работ.
Но каким чудом это свершилось?
Как? Обыкновенно. Просто люди стали умнее, стали обращать на пользу себе громадные силы и средства, которые прежде тратили без пользы и прямо во вред себе. Трудно было людям только понять, что полезно, они ведь были в то время еще такими дикарями, такими жестокими, безрассудными. Но когда, наконец, они стали понимать, исполнить было уже нетрудно.
Такой сон приснился Вере Павловне, эмансипантке.
Сон легальный, хотя его автор узник.
Толстая печать, как колесо кибитки, оттиснутое на мокрой дороге: дозволяется.
Государственный узник продолжает находиться за стенами, но рукопись подобно арестанту, у которого не нашли состава преступления, под жандармским конвоем покидает крепость.
Провела следственную комиссию.
Придавленная печатью лежит она на письменном столе Некрасова.
В типографии Вульфа набирают ее астматические наборщики.
Они слишком утомлены, чтобы видеть такие чудесные сны.
Но потом пахнущий краской номер кладут под подушку стриженые барышни, которые убежали из дому, и лохматые медики, завтрашние спасители человечества.
Ты видела будущее. Говори всем: будущее светло и прекрасно. Любите его, приближайте его, работайте для него, переносите из него в настоящее все, что можно перенести.
Да, это прекрасно.
Как ослабела цензура, дозволяет видеть столь прекрасные сны.
Даже в Петропавловской Крепости.
А на моем пути — вятская топь, тверской овраг и рязанская навозная куча.
Прошло дорогу светлое, Веры Павловны маленькими ножками.
12
А в крутогорской губернии, ибо и такая есть или нет ее.
Permettez vous, Щедрин, Николай Иванович, здешний чиновник.
Эй, Павлушка, отчего ты водку не подаешь? Разве не видишь, чиновник наехал?
Укатали сивку крутые горки.
Это такая известная поговорка.
В одном из далеких уголков отечества нашего.
Щедрин начинает рассказ о Крутогорске.
Быть может я, Салтыков, когда-нибудь вырвусь из Вятки.
Умоляю ваше превосходительство ходатайствовать у Его Величества, дабы соблаговолил.
Щедрин уже не питает тщетных надежд.
Когда въезжаете, читатель, в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончается, что вы ничего уже не можете требовать от жизни.
Отсюда даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру: куда ни взглянете вы окрест — лес, луга да степь, степь, лес и луга.