После этого никто даже не попытался перейти к проекту. Ну, разве что я со своей маниакальной старательностью. Остальные принялись оживленно болтать, как на перемене, а сеньора Мартинес уставилась в свой компьютер и не обращала на нас внимания. Учителя тоже были готовы к скорому окончанию года.
Я открыла блокнот.
Вероника наклонилась что-то положить в сумку, увидела мои босоножки и сказала:
— Стильные туфельки! Где взяла?
Ох, как мне в тот момент хотелось уметь врать! Отвечая, я не поднимала глаз от тетради:
— Спасибо. По-моему, на дворовой распродаже или, может быть, на блошином рынке. На чем-то таком.
— О! — Вероника опять посмотрела на босоножки, на этот раз более критическим взглядом, и мы обменялись вежливыми улыбками. У нее были черные коротко остриженные волосы и почти греческий нос с легкой горбинкой. За мгновение до того, как опять повернуться к подругам, Вероника заметила, что я смотрю на ее нос, и меня ошеломила вырвавшаяся из нее темная волна самоуничижения. Ну конечно! Она люто ненавидела эту горбинку — черту, которая, на мой взгляд, придавала ее внешности естественную привлекательность. Я о таком даже не мечтала.
Скотт повернулся за партой в мою сторону.
— А что ты делаешь в следующую пятницу, коротышка?
— Nada, — ответила я.
— Чего надо? — Его озадаченный вид заставил меня улыбнуться.
— Ничего. По-испански — nada.
— А, ну да. Никак не отойдешь от урока, а я и думать о нем забыл. Я о другом — хочешь пойти на вечеринку? У родных Джина дом на озере.
У меня екнуло под ложечкой.
— Ух ты, круто. Но не знаю, получится или нет. — Я облокотилась на парту и сделала вид, что изучаю вырезанные на ней надписи.
— Джей тоже приглашен. Приходи, а то ведь мы никогда не тусовались вместе.
Скотт глядел на меня так мечтательно, что будь на его месте кто-нибудь другой, мне стало бы сильно не по себе. Я посмотрела на его эмоции — радость, надежда, чуть-чуть вожделения. Его внимание и явный интерес льстили мне, тут я ничего не могла с собой поделать.
— Попробую поговорить об этом с Джеем, — сказала я, не упоминая о Патти, хотя убеждать предстояло именно ее, и в этом заключалась вся сложность. — Только знаешь, я не тусуюсь — ну, в тусовочном смысле.
Выдавая этот неуклюжий оборот, я была не в силах даже посмотреть ему в глаза, но мне не хотелось, чтобы у него возникли ложные ожидания.
— Знаю, — ответил он. — А почему?
Как ему объяснить? То, что ровесники устраивают вечеринки с алкоголем, не казалось мне непременно заслуживающим осуждения. В моем представлении это был наивный бунт и попытка исследовать свое «я». Но алкоголь обещал опасные радости, к которым я чувствовала сильное влечение. Оно-то, по иронии, меня и отталкивало. Скотт не отставал: