Невозможно было на это смотреть. Все внутри меня сжалось в тугой твердый шар и восставало против творящейся несправедливости. Сколько раз в истории негодяи грубо и бесчеловечно обращались с ни в чем не повинными людьми, а свидетели этого ничего не делали? Могла ли я стать таким свидетелем? Хотелось крепко закрыть глаза и заткнуть уши, но даже если бы у меня не осталось ни зрения, ни слуха, я бы все равно знала, что совершается чудовищная жестокость.
Вряд ли у Герлинды был хоть кто-то, кто бы ее любил и подбадривал. А еда не наркотики, от нее нельзя воздерживаться полностью. Все мы должны есть. Удавался ли бы мне самоконтроль, если бы моим грехом было чревоугодие? Я не могла себе вообразить, что принимаю небольшую дозу наркотика и останавливаюсь. Для меня это было устроено по принципу «всё или ничего».
Доставив дочь на сцену, Кобал прошел к своему столику; по дороге «братья»-повелители хлопали его по спине и хвалили за умение обращаться с людьми.
Теперь Герлинда стояла на сцене и тихо всхлипывала.
Рахав с издевкой сказал ей:
— Хватит тут нюни распускать. Твой отец проявил достаточно заботы о тебе. Он уже много лет назад тебя предупредил, дошел даже до того, что обратился к медикам. Тебе же и операцию делали, так?
Герлинда кивнула и испустила душераздирающий сдавленный крик, который, похоже, изо всех сил сдерживала, пока он не вырвался. Я сжала зубы и несколько раз сглотнула и поморгала — глаза щипало.
— Так в чем тогда проблема? — Рахав перешел на крик. Его французский акцент усилился настолько, что стало трудно разбирать слова, а из губ у него вылетали брызги слюны. — Ты даешь своему аппетиту слишком много воли, он заставляет тебя изменять нашему делу. Неумеренность — это для людей. Не для испов. Вашему племени не положено искать радости и утешения! Вы ничто!
Рахав слегка кивнул Фарзуфу, и тот взял в руки маленький круглый столик, стоявший возле сцены. На столике было три тарелки, на каждой — варианты еды: кусок шоколадного торта, гамбургер, ломоть лимонного пирога с безе. Фарзуф поставил столик перед Герлиндой, сошел со сцены и сел на свое место. Соседи шумно его приветствовали.
— Так как ты всю жизнь обжиралась, мы даруем тебе милость и позволяем уйти из этой жизни с помощью пищи. Тебе повезло, испа, у тебя есть выбор. Две из трех вкусностей отравлены смертельными ядами. Один яд убьет тебя быстро. Другой обещает боли, рвоту, кровотечения, и ты будешь мучиться, пока у тебя не окажутся разъедены все внутренности. — Рахав помедлил, давая всем время, чтобы усвоить зловещий смысл сказанного. — В еде на третьей тарелке яда нет вовсе. Если ты выберешь еду, которая не отравлена, то получишь еще год на исправление.