– А вы помните его доверенных людей?
– Евгения, простите, но это было так давно, – протянула моя собеседница. – Могу только сказать, что тем, с кем Боря работал, он доверял на сто процентов. И не прощал предательства.
– А вам знакома фамилия Кацман? – бросила я пробный шар.
– Соломон Израилевич? – почему-то обрадовалась Марьяна. – Колоритный старик! Как же, помню его. Умница и дельный бухгалтер. Он был правой рукой Бориса. Очень галантный с дамами, очаровательно старомодный. Помнится, утверждал, что женщин нужно носить на руках, а не запрягать их в непосильный воз, как принято у нас в России. Так он еще жив? Ему, должно быть, лет девяносто.
Бывшая супруга Ващенко пустилась в воспоминания о прежних днях, о прошлой счастливой жизни. К концу разговора в ее голосе слышались слезы. У меня не было ни времени, ни желания утешать состоятельную даму.
Я попрощалась с Марьяной.
Адрес Соломона Кацмана я узнала просто – по справочной. Старик не делал секрета из своего местопребывания. Бывший бухгалтер семьи Горенштейн проживал в просторном доме на тихой улице в историческом центре Тарасова. Двухэтажный особняк помнил, наверное, еще губернатора Пушкаридзе, но выглядел так, как будто был выстроен позавчера. Дом сверкал чисто промытыми стеклами, свежим белоснежным фасадом и кованой решеткой, преграждавшей вход докучливым посетителям.
Я позвонила в звонок на воротах. Ждать пришлось долго, очевидно, мою персону рассматривали на мониторе камеры видеонаблюдения. Наконец щелкнул магнитный замок, ворота открылись с приятной музыкальной трелью, и я ступила на терракотовые плитки двора.
Разумеется, старик жил не один. То есть семьи у Соломона Израилевича, судя по всему, не было, а вот обслуга в доме имелась. Охранник встретил меня у дверей, степенный мужчина (может быть, дворецкий, если таковые водятся в маленьких особнячках), провел в оранжерею.
Именно там ожидал меня господин Кацман.
Соломон Израилевич в вязаном жилете и нарукавниках поверх рукавов голубой рубашки был занят – пересаживал цветы. Кажется, это были орхидеи. Во всяком случае, что-то лианообразное, с яркими соцветиями, тонкими бледными корнями, похожими на жирных червей, и весьма специфическим запахом.
Старик поливал своих любимцев какой-то жидкостью ядовито-зеленого цвета. Услышав звук моих шагов, Соломон Израилевич всего на секунду поднял взгляд от растений, и мне показалось, что меня просветили рентгеновским аппаратом. Цепкий взгляд старика задержался на мне всего на миг, но я поняла – Соломон Кацман теперь знает обо мне все. Во всяком случае, многое.