Здесь, в «Святой Руси», как и во всяком средневековом обществе, масса форм принуждения. И — в сексуальной сфере. Моральных, экономических, силовых… Если у тебя в руках кнут — можно всё. Только тот самый Исаак временами ограничивает.
Вот такая техника на «Святой Руси» не распространена. Климат, знаете ли. Низкий уровень производства прибавочного продукта заставляет ограничиваться необходимым.
У крымских татар теплее: «женщины — для продолжения рода, мальчики — для их наслаждений».
У нас изыски и вариации… А не пошёл бы ты… за едой?
Разнообразие «Камасутры» естественно для тропиков. Для элит всяких римско-персидских или буддо-суньских империй. Жратвы — хоть обожрись, можно и по-выёживаться. А у нас даже Мономах с голоду пух. Тут уж — необходимый минимум. Разгрузил быстренько «чресла молодеческие» и за пропитанием. «Секс в обмен на еду» — стержень эволюции хомнутых сапиенсов. Что радует — в наших краях ещё продолжается.
Я про эволюцию. А вы про что?
Попандопуло, выросшее в условиях «золотого миллиарда», в условиях центрального отопления и продуктовой обеспеченности, может понимать в этих… греко-суньских техниках. И применять их, поражая аборигенов голодного средневековья — новизной, изысканностью… Ну, или — извращённостью. Добиваясь главного — потрясения души вразумляемого субьекта.
Софочка — взрослая женщина, должна понимать последствия своих действий. Вот в таком обществе, с психом лысым — «Зверем Лютым» во главе. А она — «краёв не видит».
Ну не забивать же её кнутом до смерти! Хотя… если не поможет…
Немного боли, немного неожиданности в, вроде бы, хорошо знакомом поле… удивительные новости про саму себя… Испугается? Станет адекватной здешней ситуации? Начнёт, наконец, слышать мои слова?
Надо продолжать. Развивая если не саму ситуацию, то, хотя бы её восприятие — в нужную мне сторону, в предчувствие возможности непредставимых, невообразимых обычно, катастрофических последствий.
* * *
Чуть наклонился к её уху:
— А ведь я и вправду могу. Могу сделать тебя дитём малым. Будешь над цветочком полевым — любоваться-гугукать, кашке — радоваться. А то могу и вовсе младенцем обратить. Под себя гадить будешь, титьку просить, погремушкой греметь.
Ещё ближе, ещё интимнее. Шёпотом:
— Хочешь? А? Младенчиком бессмысленным? И никаких забот. Блаженны убогие и сущеглупые. И ты в том сонме? А?
Несмотря на общую измученность, слова мои до неё доходили. Боль, непривычность — заставляли поверить в мои неординарные возможности.
Мысль о том, что могу довести до сумасшествия, лишить разума, превратить в младенца… Пусть и не телесно, но духовно… потрясла её. Не с первой попытки, но она разомкнула зубы: