В разочаровании мы один за другим стали покидать мистера Линкольна.
роджер бевинс iii
Приняв позу эмбриона и вываливаясь наружу.
ханс воллман
Выпрыгивая с гимнастической сноровкой.
роджер бевинс iii
Или просто потихоньку замедляясь, чтобы президент мог оставить их позади.
ханс воллман
Каждый падал на тропинку, распростершись, и стонал от разочарования.
преподобный эверли томас
Все это было сплошным вздором.
роджер бевинс iii
Химерой.
преподобный эверли томас
Сладким самообманом.
роджер бевинс iii
Наконец, миновав Дж Л. Бэгга с его Теперь Он Живет Вечном в Свете, даже наша тройка упала без сил.
ханс воллман
Сперва Бевинс, потом Воллман, потом я.
преподобный эверли томас
Упали друг за другом вдоль тропинки близ мемориала Муиров.
ханс воллман
(Несколько ангелов, суетящихся над двойней, – мальчиками в матросках, лежащими бок о бок на каменной плите.)
роджер бевинс iii
(Феликс и Лерой Муир.
Погибли в море.)
преподобный эверли томас
(Плохой был мемориал. Казалось, ангелы собирались прооперировать юных моряков. Но не знали, как начать.)
ханс воллман
(Кроме того, по какой-то причине на операционном столе лежали два весла.)
роджер бевинс iii
Только тогда мы вспомнили о парнишке и о том, что он, вероятно, сейчас чувствует.
ханс воллман
И поднялись, несмотря на усталость, и двинулись назад.
роджер бевинс iii
И хотя это совместное массовое сопребывание вышибло из меня много лишнего (назойливое, туманное умственное облако деталей моей жизни теперь висело надо мной: имена, лица, таинственные коридоры, давно забытые запахи еды, узоры ковров, которых не было в моем доме, отчетливые очертания столовых приборов, игрушечная лошадка без одного уха, осознание, что мою жену звали Эмили), оно не принесло мне понимания самой существенной истины, которую я искал: почему я оказался проклятым. Я остановился на тропе, отстав от остальных, отчаянно пытаясь сконцентрировать мысли на этом облаке и вспомнить, кем я был и какое зло творил, но это не увенчалось успехом, и потому мне пришлось поторопиться, чтобы догнать друзей.
преподобный эверли томас
Парнишка лежал без движения на полу белого каменного дом, по шею в панцире, который, казалось, уже полностью затвердел.